за всю свою жизнь и так не мало наслушался о себе приятных слов. — Короче, знал бы ты, какие у нас тут легенды про Ричардсон ходят. И что она страшная, как чёрт, поэтому гостей принимать не любит, что, наоборот, слишком красивая, и Эдвардс боится, что у жёнушки отбоя от кавалеров не будет. Некоторые вообще думают, что она мужик.

Энтони громко и неприятно рассмеялся, и Йенс слегка изогнул бровь. Ему не казалось, что Эрика является настолько таинственной личностью, что некоторые и в лицо её не знают. Хотя, наверное, это не удивительно, зачем Ричардсон контактировать с какими-то наркоманами, вероятно, главе мафии должно быть куда более приятно и выгодно общаться с предпринимателями. С лошками и муж разберётся, иначе нахер он вообще нужен.

И всё же что-то не сходилось. Не мог Ольсен поверить, что такая известная и навевающая страх личность может быть в лицо неизвестна тем, кто её боится. Ладно, может быть, это как со знаменитостями? Ты можешь их видеть на журналах, в газетах, в фильмах, но в жизни можешь не узнать. Человек на фотографии и человек в реальности может отличаться, и, конечно, «фанатам» интересно, как в жизни выглядит их кумир.

Тяжело представить, что кровожадная наводящая страх глава мафии — это очаровательная женщина с маленьким ростом и хрупкой фигурой. Впрочем, почему-то Йенс не сомневался в том, что при должном желании Эрика сможет любому отвесить леща. Какая она? Красивая, чертовски красивая, такая, что взгляда не оторвать, на месте Эдвардса Ольсен действительно лелеял бы в душе желание запереть Ричардсон и никогда никому её не показывать — вдруг украдут. Вряд ли, правда, Эрика бы с подобным обращением смирились, она была весьма свободолюбивой, судя по всему.

— Красивая, очень красивая, — без сопротивления ответил Ольсен. Конечно, ради приличия можно повыёбываться на Тони, но вдруг он действительно потом пригодится. — Маленькая и хрупкая, но в глазах — лёд. Любого растерзает, если захочет, я думаю. Никогда раньше не видел таких женщин.

Лицо Энтони вновь приобрело какое-то странное выражение, и Йенс вообще не мог понять, о чём он думает (а он умеет вообще?) Затем Купер резко дёрнулся и снова неприятно рассмеялся.

— Вот же Эдвардсу повезло, да? Жена-красавица, наркота всегда под рукой.

— Кто о чём, а вшивый о бане, — махнул рукой Ольсен, направляясь к двери в дом. — Всё, вставай давай с моего газона и пиздуй отсюда — и так уже попортил тут всё.

— Это не газон, а дремучий лес из сорняков! — возмутился Купер в ответ, поднимаясь на ноги.

— Покажи мне своё дизайнерское образование, клоун, — фыркнул Йенс, уже не обращая внимания на верещания за спиной.

Он нехотя открыл входную дверь и тихо прошёл в гостиную. Оливер ещё спал, что было совершенно не удивительно, так что оставленная записка даже не понадобилась. Йоханесс смял бумажку в руке и выкинул в мусорное ведро.

Всё, ночная сказка официально окончена. Утром придётся притворяться обычным человеком, чтобы никто не заподозрил неладное. Йоханесс пойдёт на работу и вновь будет крутить плёнки со скучными фильмами, пересматривая картины уже в сотый раз. Актёры, декорации, сценарии — это всё так скучно и пусто по сравнению с тем, что творится вокруг. Ольсен бы многое сейчас отдал, чтобы наплевать на серость дня и навсегда остаться под тусклым светом серебряной луны.

•••

Утро Йоханесс встретил с крайним недовольством. Он так и не смог заснуть ночью, потому что мысли об Эрике никак не хотели покидать его дурную голову. Ольсен целую тысячу раз проиграл в разуме произошедшее в кабинете Ричардсон, вновь и вновь вспоминая поцелуй, внезапный, но мягкий и кисловатый из-за вина.

Казалось бы, Йоханесс пару часов назад узнал об Эрике весьма страшную и пугающую вещь. Она была не просто женщиной, она была главой мафии. Она убивала, пытала, мучила, забирала и отнимала, добивалась всего, о чём только могла подумать. Конечно, обо всём этом Йенс мог лишь догадываться, потому что он ещё никогда не видел Эрику в деле, хотя, впрочем, той встречи с Гловером было достаточно, чтобы разглядеть в ней острый коварный и жестокий ум. Да и теперь уже было слишком глупо отрицать то, что руки Эрики были испачканы алой кровью. Главой мафии вряд ли можно стать по щелчку пальцев, добиться уважения не только от подчинённых, но и от людей в городе — тем более.

Раньше Йенс видел в ней несчастную слабую жертву, женщину, которую мучают и пытают, которая нуждается в спасении. Теперь Ольсен понимал, что едва ли Ричардсон хотела быть спасённой из темницы, к заключению в которой она сама себя приговорила.

Йенс питал к Кристиану отвращение, когда думал, что фактически доном является именно он. По логике, теперь он должен был питать отвращение к Эрике — ведь это она, как оказалось, на самом деле держала власть в своих тоненьких маленьких ручках. Мысли и чувства не подчинялись логике. Он накрылся с головой одеялом, словно желая стать невидимым, чтобы никто на свете не смог увидеть его мысли — практически обнажённые и крайне уродливые.

Он боялся Эрику, но боялся так, как человеку свойственно бояться грозы. Небо застилает чёрными тучами, дует сильный леденящий душу ветер, вдалеке начинает громыхать, и ты видишь яркую вспышку, стремительно пересекающую небеса. Молния похожа на блеск божественного смертоносного оружия, достаточно всего одного лишь прикосновения к ней, чтобы погибнуть. Одно дело — любоваться из окошка, понимая, что тебе ничто не повредит, другое — находиться на улице на открытой местности, словно ожидая смерти от огромного разряда электричества. Страх разъедает органы, душит, не позволяет даже пошевелиться, но ты смотришь — и не можешь оторвать и взгляда. Это совсем не то же самое, что наблюдать за грозой из окна, словно видеть лишь её корявый рисунок. Ветер дует в лицо, взлохмачивая волосы, звуки наполняют пространство вокруг, гром похож на взрывы пушечных ядер, а она — великолепная и слепящая глаза — вырисовывается перед тобой во всей красе со всеми своими убийственными изломами и божественными ударами о землю. Тебе страшно, и ты смотришь лишь на неё. Тебе страшно, но ты восхищён и не хочешь убегать.

В его жизни никогда не было ничего особенного, кроме родного сына. Череда неверных решений, бескрайнее одиночество, ненавистная работа, женщины, коих после проведённой ночи больше никогда не видел, дом с обветшалой крышей и мозоли на пальцах. В его серой скучной жизни эта вспышка молнии была единственным привлекающим внимание событием. Такая особенная, такая не похожая больше ни