В восемь часов мы вместе вышли на улицу. Беатрис заперла кабинет и вручила мне «чупа-чупс», чтобы я даже на улице не переставал шевелить языком.

Дождь кончился, небо прояснилось, и я не ожидал, что при свете уличного фонаря на тротуаре напротив нас будет ждать мой брат Герман, одетый в один из своих безупречных костюмов, сшитых на заказ: из кармана, рядом с сердцем, выглядывали три кончика носового платка.

«День суда?» — написал я на мобильном и показал ему.

— День суда, — подтвердил Герман, но смотрел при этом не на меня: он не в силах был отвести взгляд от моего нового доктора. Я поспешил представить их друг другу.

«Беатрис Коррес, мой логопед, — написал я на мобильный и показал им обоим. — А это Герман Лопес де Айяла, мой брат. У него адвокатская контора на площади Амарика. Как видно, он решил за мной зайти».

Беатрис улыбнулась, а Герман ловко и грациозно поцеловал протянутую ему руку — с женщинами он был чертовски галантен. Впрочем, давненько я не видел, как он целует дамам ручки… Беатрис, казалось, совсем не удивил его маленький рост.

— И как он себя вел, доктор? — спросил Герман, когда мы шагали по улице Мануэля Ирадьера.

— Сегодня у нас было вводное занятие. Но, уж если вы здесь, повторю еще раз: пациент должен участвовать в терапии не только во время визитов в консультацию. Если вы сможете помогать ему в упражнениях, которые я буду задавать на дом, его эволюция пройдет быстрее и…

— Полностью с вами согласен, — прервал ее Герман. — Умираю от нетерпения как можно скорее вновь услышать этого зануду. Кстати, мы с Унаи собирались перекусить в «Сабурди»; может быть, вы к нам присоединитесь?

Беатрис глянула на него так, будто предложение ей понравилось, и на мгновение у меня возникла мысль, что она вот-вот согласится.

— Звучит заманчиво, но на сегодня сеанс окончен, — она улыбнулась. — Унаи, увидимся завтра в семь. Домашнее задание должно быть выполнено. Хочу видеть прогресс как можно скорее. Герман, приятно было познакомиться.

И Беатрис звонко зашагала на своих гранатовых шпильках в сторону улицы Дато, а брат смотрел на нее так, словно перед ним предстала богиня Мари.

«Что это было, Герман?» — Мне пришлось поднести экран мобильного прямо к его глазам, потому что он все еще продолжал смотреть ей вслед.

— Что? — спросил брат, рассеянно глядя на ее качающиеся бедра.

«Это», — я кивнул вслед логопеду.

— Ничего… Просто у меня сложилось впечатление, что ты в надежных руках, и это меня очень радует, Унаи. Мечтаю, чтобы ты раз и навсегда выздоровел и перевернул страницу, чтобы этот год закончился и мы о нем забыли.

Неподражаем. В своей способности уходить, да еще так элегантно, от прямого ответа мой брат был просто неподражаем. Что помешало ему сказать: «Твой логопед кажется мне очень интересной женщиной…» Думаю, его смущает воспоминание о Мартине. Тут я его понимал: я пережил то же самое после гибели Паулы. Чувство вины за быстрое возвращение в строй, как будто наставляешь рога умершему человеку. Чувство предательства, которое я ненавидел, которое не отпускало меня на протяжении многих лет.

Я рано вернулся домой, но лег поздно: три раза повторил все двадцать четыре праксии. В ту ночь я узнал, что жевательные мышцы могут болеть, да так, будто в них вонзаются иглы. После того как я загрузил приложения, присланные логопедом, и попытался повторить бессмысленные слоги, мой мозг чуть не расплавился.

Я с религиозным фанатизмом принял таблетки, которые прописала мне невролог, и заснул счастливым и довольным.

Четыре часа. В первый день своей новой жизни я потратил на реабилитацию четыре часа.

* * *

Я встал около восьми и спокойно позавтракал. С тех пор, как я засел на больничном и забросил утренние пробежки, мне нравилось понежиться в кровати. Если, конечно, я ночевал в Витории. В Вильяверде всегда было полно работы, и дед вставал еще до петухов, голосивших в сарае Прудена, нашего соседа, поэтому я позволил себе немного осенней лени.

Включил мобильный, обнаружил пропущенный звонок от Эстибалис и собрался было написать ей в «Ватсап», как вдруг на экране высветился один из номеров полицейского участка. Я слушал «Lau teilatu»[20], рингтон, установленный у меня на телефоне с лета, — он напоминал мне Альбу и наши четыре крыши, и у меня не хватало решимости его сменить, несмотря на то, что мне становилось больно каждый раз, когда я его слышал.

Я ответил «да». Это было мое любимое слово: оно получалось у меня лучше всего. Фраза моего логопеда о «растормаживании» речи показалась мне очень важной. Во всяком случае, я надеялся, что это звонит Эстибалис.

— Алё… инспектор Лопес де Айяла?

— Д… да? — промямлил я без особой уверенности, не узнав низкий голос, который говорил со мной из Лакуа.

— Я агент Милан; инспектор Руис де Гауна попросила меня позвонить вам, чтобы сообщить новости.

— И?.. — спросил я. Произнести само по себе «и» тоже было несложно, к тому же полезно.

— Видите ли, инспектор попросила меня отследить банковские счета Аны Белен Лианьо. Это оказалось не так сложно, но больше всего нас заинтересовал счет, который она открыла в «Кутчабанке», выиграв три миллиона евро. Совладельцем учетной записи является некий Асьер Руис де Асуа.

Секунду она молчала. Я не сумел бы ответить, даже если б к тому времени полностью восстановил речь.

— Я провела небольшое исследование по нашим базам данных, — продолжала Милан своим меццо. — Самое любопытное: этому Асьеру сорок лет, он женат, по профессии фармацевт. Фактически владеет двумя аптеками, на улице Сан-Франциско и в районе Сальбуруа. Насколько мне удалось разузнать, с жертвой его не связывают никакие семейные или профессиональные отношения. Не может ли он быть отцом ребенка, которого она ждала?

Я ничего не думал — настолько был потрясен, услышав, что Асьер, тот самый Асьер, который несколько дней назад утверждал, что видел ее последний раз двадцать лет назад, открыл с Аннабель Ли счет, и она доверила ему половину своих трех миллионов евро.

22 ноября 2016 года, вторник

Вскоре раздался еще один звонок, на этот раз от Эстибалис.

— Жду тебя в аптеке твоего друга Асьера, — бросила она мне, и голос ее не предвещал ничего хорошего. — Я нашла его тело, оно лежит на полу.

Я пулей помчался вниз по лестнице, стараясь ни о чем не думать; в мозгах все еще стоял туман от недавнего крепкого сна.

Мне не приходило в голову, что с Асьером может случиться что-то плохое. Он был слишком устойчив — скала, а не человек, что-то непоколебимое и цельное. За почти четыре десятилетия нашего знакомства я ни разу не видел, чтобы он дрогнул или сломался.