Я кивнул: она была права.

— Унаи, ты не имеешь права нарушать правила и иерархию из-за личных мотивов. Ты нас всех подставляешь; ты уже делал это однажды. Как ты можешь преспокойно вернуться к работе, скрыв от меня такие важные для расследования данные?

«Не забывай, что мы вдвоем взбесили твоего мужа, из-за нас погибли девушка Германа и брат Эстибалис. Не хочу быть к тебе несправедливым, но ведь и ты нарушала правила, Альба».

— И буду расплачиваться за это всю оставшуюся жизнь, — прошептала она.

«Не надо о том, что нельзя исправить. Прошлое есть прошлое, — ответил я. — Давай о другом: о том, что никто, кроме меня, не раскроет это дело. Я знаю окружение, жертв и вероятных подозреваемых. Позволь мне продолжать. Эстибалис так же упряма, как и я, расследование она ведет безупречно, но не была знакома ни с одной из жертв. Я могу оказать следствию неоценимую помощь. Наша общая цель — изловить мерзавца — или мерзавцев, не забывай об этом».

— Не забываю, Унаи. Ни на минуту не забываю. Ты — один из лучших профайлеров в стране, и мы совершим непростительную ошибку, если откажемся от твоей помощи. Но, прошу тебя, не скрывай от меня ничего; подобное не должно повториться. Не превращай мою работу в ад, договорились?

Я кивнул. Альба встала со скамьи, посмотрела на часы — и вскоре затерялась посреди Сенды. Только тут я заметил, что уже рассвело.

23 ноября 2016 года, среда

Я вернулся домой и все утро ждал звонка от Эстибалис, который так и не последовал. Я предположил, что мое присутствие в Лакуа не потребуется, а Эсти работает с документами, сидя у себя в кабинете. Я решил не терять время и отправился в Вильяверде, нашу деревушку в Алавесских горах в сорока километрах к югу от столицы.

В будние дни мы с Германом ездили туда по очереди проведать дедушку. Несмотря на свои девяносто четыре зимы, он не требовал посторонней помощи и отлично заботился о себе сам, а с огородом справлялся лучше, чем завзятый агроном, однако ему всегда было приятно, когда мы приезжали, да и наши руки никогда не были лишними.

Когда я вошел, дедушка храпел, сидя на диване и прикрыв беретом лицо от все еще ясного вечернего света, падавшего через балкон кухонки. Жар от очага отлично прогрел большой дом с каменными стенами.

Несмотря на то что уснул дедушка довольно крепко, спал он как заяц — в один глаз: почувствовав мое присутствие, поправил берет и спросил бодрым голосом:

— Как дела, сынок?

Я сделал условный знак, давая понять, что у меня все хорошо. Строго говоря, это было не совсем правдой, но беспокоиться об этом дедушке точно не следовало.

— Спустимся в огород? Гляну, как там лук-порей.

Я кивнул и последовал за ним вниз по лестнице. Зимой дедушкин огород выглядел довольно убого; обычно в нем росло всего несколько овощей, выдерживающих суровые здешние холода. Мы спустились по ступеням, выводившим на более низкий уровень — когда-то эти ступени с немалым трудом вырезал сам дед, — и обогнули каменную стену, возле которой возвышался полупустой резервуар, где хранилась вода для полива.

— Герман говорит, что докторша скоро тебя вылечит, — произнес дед. — Все время повторяет, что девка уж больно хороша, — добавил он с хитринкой, сосредоточенный на том, чтобы не упасть с лестницы.

«Да, девка хороша», — написал я в мобильнике.

Дед терпеть не мог мои сообщения на экране — с его слабым ближним зрением ему стоило изрядного труда прочитать их, и приходилось надевать дорогие очки, к которым он так и не привык.

— А эта твоя врачиха не сказала тебе, чтобы ты отлип наконец от проклятого телефона? — ответил он, и я удивился его резкости. Обычно дедушка так не выражался.

— Нет, — ответил я тоже немного раздраженно.

«Я пытаюсь, дедушка. Я пытаюсь», — хотел сказать я.

— Значит, никудышная она врачиха. Любой, у кого есть хоть пара извилин в мозгу, знает, что ты не заговоришь, пока ковыряешься в этой штуковине, — неохотно проворчал дед, стоя посреди огорода.

«Значит, будет у тебя немой внук, и ничего с этим не поделать», — написал я капслоком; во мне закипал гнев, и в нем тоже.

Дед прочитал мою лапидарную фразу — и, прежде чем я опомнился, вырвал у меня из рук мобильный и бросил его в резервуар с водой.

— Нет! — закричал я, не успев перехватить его руку.

И побежал за старой деревянной лестницей, которая покоилась рядом с другими сельскохозяйственными орудиями.

— Вот и начинай нормально разговаривать, — заключил дед со своей сокрушительной логикой.

Я проигнорировал его замечание и взвалил лестницу на плечи. Чуть менее осторожно, чем следовало, поднялся по деревянным ступеням и заглянул в колодец. Его площадь составляла примерно три на четыре метра; дно едва виднелось сквозь воду, потому что на поверхности было полно веток и тины.

Я отправился за граблями. Постарался взять себя в руки и успокоиться, чтобы не обидеть деда.

«Он помогает тебе, дедушка по-своему тебе помогает», — твердил я про себя, но ничего не помогало.

Удерживая равновесие, я снова поднялся по шаткой самодельной лестнице и зашуровал граблями по дну.

Пару часов я в отчаянии прочесывал дно резервуара. Но из густых водорослей и гнилых веток удалось извлечь лишь тонну вязкого ила.

Дедушка появился перед обедом; выражение его лица было озабоченное.

— Пора тебе, сынок, что-нибудь перекусить, — сказал он мне, — ступай в дом.

Я покачал головой: как раз в этот миг я сосредоточенно исследовал один из углов, которые пока не успел разгрести.

— Этот мобильник ты даже на ночь не выключаешь. Нельзя же всю жизнь тыкать в него пальцами. Люди от тебя устанут.

— Нет… ннни… — Я попытался произнести «ничего подобного», но не сумел закончить фразу. У меня все еще недоставало нужных навыков, да и силы были на исходе.

Я вернулся в дом, чтобы пообедать с дедушкой. Горячий суп-пюре из кабачков немного согрел мою душу, но разум не покидал дно резервуара.

Слопав все каштаны, которые нажарил дедушка, я вернулся к спасательной операции. На сей раз сменил тактику: достал высокие рыбацкие сапоги и залез в колодец, несмотря на то, что вода была ледяная. Благословив длину своих рук, я пядь за пядью ощупал все двенадцать квадратных метров скользкого ледяного пола. И только поздним вечером, когда в деревне загорелись фонари, а ноги уже не чувствовали холода, наконец нашел то, что осталось от моего мобильного телефона.

Я знал об опасности короткого замыкания, поэтому первым делом вытащил аккумулятор. Отнес его в дом бережно, как полукилограммовый белый трюфель, и удалил влагу промокательной бумагой. Я знал, что надо оставить его на несколько часов в сухом, но не слишком жарком месте, и смирился с ночевкой в Вильяверде, еще не зная, воскреснет мобильный или нет.