Собственный голос показался мне хриплым. Горло пересохло, жажда была неимоверной.

А Рустам поморщился, словно мои слова ударили его хлеще пощечины.

— Мне пришлось увезти тебя, чтобы ты не заявила в полицию.

Спустя минуту молчания Рустам устало вздыхает, словно он действительно устал:

— Как ты себя чувствуешь?

Я отворачиваюсь. Видеть его не могу. Его взгляд до боли режет, до адской боли. И воспоминания подогревает на котле, словно я попала в сам ад.

Я многого не помнила. Только лишь… только то, как в последний момент он ухватил меня за руку. Все-таки успел добраться до меня, пока я не упала?

Поглаживаю правую руку, болит. На ней уже проявляются синяки. Багровые, болезненные.

— В последний момент… успел перехватить тебя. Ты головой ударилась, — цедит Рустам.

— Жаль, что тебя все равно помню, — парирую в ответ с такой же болью.

И тут же вздрагиваю, заглушая в себе крик. Рустам со всей силы бьет по рулю. Бешено и остервенело.

Я прижимаюсь к пассажирской двери подальше от взбешенного мужчины. В голове пульсирует невыносимо, будто я и правда нехило так приложилась о поручень. Как только Басманов удержал меня? За одно запястье? Это объясняет то, почему у меня болит предплечье и вообще все тело.

— Выпей. Обезболивающее.

Передо мной оказывается бутылка с водой, а на мои колени Рустам кидает пластинку с восемью таблетками. Эти таблетки — точно обезболивающее? Я ведь помню его разговор с отцом…

А вдруг?..

Я неуверенно беру пластинку в руку.

— Я должен был тебе все рассказать. Но поверь: наша жизнь от правды лучше не станет. Карина действительно принесла огромный позор нашей семье.

— Карина? — не понимаю я.

— Твой брат и она списывались за моей спиной, а ты активно этому способствовала, Полина. Ты передавала все: Карине тест, который купил твой брат, а от Карины письмо, в котором они воспользовались тайным шифром. В нем же Карина предлагала Ковалеву сбежать.

— Ты ошибаешься, Рустам! Там не было такого…

На моих коленях тотчас же оказывается письмо. То самое, что передала мне Карина. Только в этот раз, читая его, я не верила своим глазам.

— Это ошибка. Это не то письмо, что я передала своему брату по просьбе Карины.

В этом, другом письме Карина умоляет Максима спасти ее от… аборта.

В этом, другом письме она умоляет моего брата о побеге.

В этом, другом письме… что?! Карина беременна?

Значит, Рустам и его отец говорили не обо мне? Боже, до чего только довели эти недомолвки…

— Я чуть не потерял тебя, Полина. Пора расставить все точки над «и», но теперь мне все равно, как ты это воспримешь. Итак, это необычное письмо.

— Как это понимать? — перебиваю я.

— Чернила в нем необычные, Полина. Стоит поднести к бумаге огонь, как проявляются совершенно другие буквы, слова и предложения. И я ни за что не поверю, что ты не знала об этом!

Рустам вновь ударяет по рулю.

А я сжимаю чертово письмо в своих руках, несмотря на адскую боль в голове, и пытаюсь все осознать.

Растираю виски пальцами и крепко зажмуриваюсь. Рустам еще упомянул о тесте… неужели они проследили за Максимом и решили, что тест предназначался Карине?

— Я не знала… не знала, — шепчу в ужасе.

Я бы никогда не передала такое письмо.

Но Рустам считает иначе:

— Ты не только знала об истинном назначении письма, но и активно способствовала их передачкам. Но наша семья вовремя просекла это, и мы начали следить за Ковалевым. Именно поэтому тест на беременность, который он тайно купил для моей сестры, ты передать не успела. Он остался у тебя. Я прав?

Рустам протянул ладонь и выжидающе посмотрел на меня:

— Давай его сюда, Полина.

Меня бросает в дрожь. Еще голова болит так, словно ее сжимают со всех сторон.

Я устало откидываюсь на сидение. Мы мчались на высокой скорости, улицы были пусты. Куда Басманов меня вез — одному богу было известно. И спрашивать его об этом в столь накаленной атмосфере было слишком страшно.

Значит, Рустам до сих пор не знает о моей беременности? На судне, когда вокруг нас окружала только вода и ни сантиметра суши, я была настолько напугана, что не разглядела очевидных вещей. Или это все гормоны? У моей мамы каждая беременность переносилась слишком сложно, неужели так будет и у меня?

— Тест в твоей сумке? — настойчиво вторит Рустам, — доставай же, родная. Я жду.

— Извини, я ничем не смогу помочь твоему брату.

* * *

— Тест в твоей сумке? — настойчиво вторит Рустам, — доставай же, родная. Я жду.

Если на воде я мечтала признаться Рустаму в беременности, то сейчас во мне поселился настолько дикий страх и непонимание действительности, что эта мысль была отвергнута решительно и бесповоротно.

Я боюсь.

Я боюсь Рустама, ведь он готов отправить свою сестру на аборт и бесчувственно избавиться от моего брата. От моего родного и единственного брата.

Басмановы — жестокие люди.

Я. ИХ. БОЮСЬ.

И мне плевать, что будет потом.

Поэтому я выбираю вариант единственно верный и самый безопасный для меня:

— Я выбросила его. Выбросила все улики, как только узнала, что твой водитель заберет меня тем вечером.

Я добровольно сознаюсь в предательстве.

Снова.

Потому что иначе — я боюсь. Я оказалась беззащитной девушкой, а Рустам — самым настоящим монстром, отправляющим собственную сестру на аборт, а моего брата — на виселицу.

Я боюсь. И мне очень больно.

Я имею право на страх, на боль и на выживание. Любой ценой.

Именно поэтому я решаю не говорить Рустаму о ребенке до тех пор, пока мой брат не будет в безопасности.

— Ты снова сделала это. Ты предала меня, — сжимает челюсти.

А ты снова сделал это — сделал мне больно и заставил тебя бояться.

Заставил тебя ненавидеть.

И я не виновата в этом, Рустам.

Я НЕ ВИНОВАТА!

— С чего ты решил, что Карина действительно беременна? А вдруг она сделала все, чтобы вы поверили в это? Чтобы вы позволили ей быть с Максимом? Тест этот, письмо якобы тайное… Мой брат никогда бы с ней не сбежал! Максим не оставил бы меня, слышишь ты?

Я была уверена, что это очередная провокация Карины. Глупая, она надеялась, что им с Максимом позволят пожениться.