А для народа без понтов существует на Кировском знаменитая столовая «Белая ночь». Там и вкусно, и как-то элегантно: рыбу, к примеру, запекают в маленьких порционных сковородках. И сбоку при входе есть буфет, где – непозволительная роскошь! – продают развесное мороженое трёх сортов и подают в вазочке на высокой, как у аиста, ножке. Пообедать даже зимой можно за 40 копеек, – просто сожрать двести грамм крем-брюле, а запивать не обязательно.

Впрочем, когда накатывает особенно глухая хандра, в которой сольются и усталость, и недосып, и страшная ревность по недостижимой Дылде; когда просто необходимо пожрать от души, и тут как раз выпадут свободных часа полтора, – тогда только Сытный рынок. Прекрасный облезлый Сытный рынок, и пара улочек вокруг него, что приманивают истерзанный студенческий организм восхитительными, утробными, сладострастными миазмами своей огромной туши!

* * *

Рынок находился в глубине квартала за Александровским парком и внушительным, с башенкой, зданием ЛИТМО – института точной механики и оптики.

Надо перейти проспект Максима Горького, перебежать трамвайную линию, с рельсами, утопленными в булыжник, и повернуть на Сытнинскую площадь.

Собственно, площади, в ленинградском парадном понимании этого слова, никакой и нет – просто короткий, но довольно широкий обрубок пространства, переходящий в Сытнинскую улицу.

И прямо за институтом начинался каменный забор, а вдоль него – ларьки, ларьки, и тётеньки с тележками, где пирожки и всячинская радость для твоего тощего чрева. Иногда они заворачивали за угол и стояли уже на Сытнинской. А если выдержка тебе не изменила и ты не клюнул на первую пирожковую заманку, если свои четыре сольдо держишь за щекой, как умненький-разумненький Буратино… тогда ты, пожалуй, и до Сытного доживёшь. А там через широкие ворота входишь на территорию рынка и попадаешь в открытые ряды под навесами.

Здесь торговал народ попроще, и потому казалось, что дешевле просят. Но это видимость одна: за пучок дохлой петрушки в четыре стебля (мама в нашем огороде такую выпалывала) просили по тридцать копеек. Так что – мимо, мимо! А вот клюквы прикупить – толково и правильно: витамины, ценная вещь. Залил её водой, она и стоит всю зиму. Можно с сахаром перетереть и, если простудился или, скажем, вирус какой – жри себе полной ложкой.

Взбегаем по щербатым ступеням, оказываемся внутри огромного рыночного павильона, где перво-наперво тебя валит с ног духопробойный запах квашеной капусты. Твой аппетит взмывает, как струя шампанского, прямо в мозг, одновременно скручивая желудок в сосульку. Но тут главное не напасть на первую же бабку над первым же тазиком, а взять себя в руки и – дальше, дальше… И пробуй на здоровье у каждой тётки из тазика или бадейки, из банки или мисочки, вроде ты выбираешь: головой покачивай, склоняй её набок, прислушиваясь к вкусовым ощущениям, одобрительно мычи и рукой этак помавай неопределённо: мол, сейчас вернусь, скуплю оба таза. И пошёл дальше круги накручивать: огурчики, капустка, черемша, чеснок… опять же, корейская морковь, от которой можно лететь в открытый космос на огненной струе из собственной задницы. В конце концов, капустки можно и купить – чуток, не разгуливаясь. Она не сытная, а коварная, после неё аппетит лютует, как стая бешеных волков.

По другую сторону – мясной ряд. Пласты грязно-бурого мяса разложены на грязно-белых прилавках. Омерзительный натюрморт, цены издевательские, так что мимо, и к чёрту. Кровопийцы! Таких денег у порядочного человека и не водится. Справа – тётки с творогом, маслом-сметаной; всё завернуто в марлю, типа: у нас как на немецкой ферме. Тут тоже – пробовать, но не наглея; молочные тётки внимательные и менее сговорчивые, они по роже твоей видят: брать не станет, а ложку съест.

Ну а в центре – фрукты, и это уж вовсе не про нас: мандарины на веточках, чурчхелла, яблоки… Впрочем, ничего серьёзного. Рынок-то не богатый, не центральный Кузнечный. Тут уже ручонки при себе держать, тут товар не попробуешь: ходят по рынку упругие брюнеты, перебрасываясь словами на разных языках нашей необъятной родины. Небогатые старые дамы с блокадным прошлым от них шарахаются. В общем, место не для ассамблеи.

Но, так или иначе, а кое-что ты всё же прикупил, врать не надо, чересчур прибедняться – тоже.

Теперь – булочная. Она позади рынка на Сытнинской улице, вход с угла. Там кофейный уголок с бурым пойлом из бачка, по 22 копейки, и, если повезёт, изыск: пирожное «Суворовское» – два ломтя песочного теста с подошвой бурого застывшего крема. Здесь ступала нога человека.

Ленинградские булочные… о, это особый сюжет, поэма в камне! Это тебе не хлебный ларёк посёлка Нововязники. Ленинградские булочные устроены так: ты входишь и шествуешь променадом вдоль ряда полок с матерчатой авоськой в руке, куда кладёшь: французскую булку за 7 копеек, ржаной круглый хлеб или кирпич (круглый гораздо кислее), батон за 13 потемнее или за 16 тонкий, за 22 – нарезной. Дальше лежали ромовые бабы, кексы (под Пасху непременно «Кекс Весенний» – это кулич под псевдонимом); халы лежали, называемые «плетёнками», иногда калачи – серые, упругие, обсыпанные мукой… очень вкусные.

Всё это поддеваешь специальной длинной вилкой, уж ни в коем случае не рукой. А ежли ты сноб и желаешь проверить батон на мягкость, пожал-те, культурненько: перевернув вилку, нажимаешь на батон полукруглым горбиком. И вот так, совершая круиз по периметру волшебного домика, любуясь, покупая не сразу всё здесь перечисленное – сразу зачем, всего не сожрёшь, зачерствеет только, – ты доходишь до кассы, и тётка тебе считает. На кассе, кстати, у неё лежат шоколадки, и это тоже искушение, и тоже – пустое. «Алёнка» за шестьдесят пять копеек и «Десертный» аж за рубль восемьдесят! Оно тебе надо? Безумных нет: дикие же деньги.

* * *

Полгода, до появления в его судьбе заветной коммуналки на улице Жуковского, он обитал в общаге.

У Первого меда было несколько общежитий. Стах попал в самое старое, возведённое специально для медиков в конце пятидесятых: советского вида пятиэтажка, но не хрущёвка, покрепче. И расположено буквально в двух шагах от института – на Большой Монетной. Внутри оно, конечно, было кошмарным: множество комнат, душ на этаже один на всех – в общем, классика жанра. Водопровод сработан был ещё рабами Рима: стоило тебе нырнуть под благодатную струю, кропотливо настроенную на приятную температуру лично тобой лично для себя, тёплого и беззащитного… как на плечи обрушивался крутой кипяток или хлестал ледяной водопад прямиком из Невы – это как повезёт.

Ну и прочие места общего пользования, согласно известной песне композитора Пахмутовой: «А кухни довольно одной…»

По всем углам и по всем поверхностям там с заплечными мешками деловито рыскали бывалые тараканы – эти выживали после любых дезинсекций. И пахло чёрт-те чем: рыбой, горелыми тряпками, прелыми носками, давно выпитым пивом, полным мусорным ведром… – будущие медики оказались не более опрятными, чем варвары из других учебных заведений. Не то чтобы на вынос ведра жребий бросали; просто выносил его тот, у кого первым не выдерживали нервы.