Ахилл полулежал, опираясь на локоть, в самой небрежной и беспечной позе. Его лицо было обращено как раз в сторону смотревших, и Гектора поразила улыбка брата — совершенно детская, исполненная какой-то наивной радости. Вместе с тем в этой улыбке было нечто настолько ненастоящее, не свойственное Ахиллу, что она изменила даже само его лицо.

— Как будто не он! — прошептала амазонка, точно отвечая мыслям Гектора.

— Это действие дурмана! — тоже шёпотом ответил Одиссей. — Но колдовским вином она его ещё не поила: он ей что-то говорит и ещё сознает себя собой, хотя и плохо понимает, что делает.

Цирцея взяла со стола ещё одну виноградную гроздь и вновь подала гостю. Мелькнул её профиль, тонкий, как рельеф камеи, нежный, как у совсем юной девушки. Розовые пальцы оторвали большую виноградину и осторожно поднесли к губам героя, который ухватил маленький плод, невзначай коснувшись ртом и этих мраморных пальчиков.

— Откуда на этом проклятом острове виноград? — спросил Гектор, понимая, что задаёт дурацкий вопрос, и боясь признаться, что совершенно растерялся. — Земля сухая, ветры... Или это тоже колдовство?

— Виноград растёт во впадине на вершине центральной горы, — ответил Одиссей. — Там плодородная земля и ветер гуда не достаёт.

— Что будем делать? — спросила Пентесилея. — Не похоже, чтобы у нас было много времени.

Она рискнула сильнее наклониться, сунув в окно голову, и увидела, что под этим окном тянется узкий, без перил, карниз, а справа и слева от него идут вниз такие же узкие деревянные лесенки.

— Спускаемся и нападаем? — предложила амазонка. — Стражи не больше сорока человек, и мы успеем их перебить, пока не прибегут другие.

— Стой! — Одиссей схватил её за руку, — не всё так просто, не то я бы их тут уже и сам перебил, за два-то года... Во-первых, проклятая ведьма умеет колдовать, и мы не знаем, что за пакости есть у неё в запасе. А во-вторых — смотрите! Видите, под этой зелёной тряпкой — сеть?

Действительно, почти невидимая на фоне драпировки сводов, в воздухе качалась густая сеть, подвешенная так, что она накрывала половину зала, не доставая лишь той его части, где располагалась во главе стола Цирцея со своим гостем.

— Я давно её заметил! — той же скороговоркой пояснил итакиец. — В одно мгновение стража отцепит её от крючьев крепления, и она, как сачок, упадёт на любого, кто под ней окажется. Это — тоже ловушка, очевидно, на всякий случай. Мы вряд ли успеем пробежать под ней, даже если спустимся по лестнице так быстро, что стрелы стражников не достанут нас. И незаметно не проскользнёшь. Вот если бы чем-то их отвлечь... Тогда бы... Ах, сатиры рогатые! Сейчас будет поздно!

Он воскликнул это, увидав, как одна из служанок по сигналу хозяйки, подала ей небольшой серебряный кувшин с узким и длинным горлом, и как Цирцея, привстав, наполнила серебряную чашу и протянула её гостю. Её лица по-прежнему не было видно, но смотревшие были уверены, что она улыбается, сладко и ласково.

— Будь, что будет! — Гектор обнажил меч и рванулся вперёд, увидав, что его брат уже протягивает руку, чтобы взять страшный кубок.

— Тихо! — Пентесилея одним змеиным движением выскользнула на карниз и шепнула, не оборачиваясь: — Скройтесь, а когда начнётся шум и свалка, спускайтесь и нападайте!

В это время Ахилл взял кубок и поднял к своему лицу. Сознание героя окутывал какой-то странный сладкий туман, ни одна ясная мысль не мота проникнуть сквозь эту завесу. Где-то, на грани реальности, он, быть может, понимал, что происходит что-то не совсем правильное. В какой-то миг он задал себе вопрос: отчего не позвал войти в этот чертог брата и жену, раз вошёл с такой абсолютной уверенностью, что здесь нет и не может быть никакой опасности? Но что-то твердило изнутри: «Нельзя, нельзя! Нельзя вообще говорить о них!» И он о них промолчал, лишь назвав себя этой неведомой красавице и сказав, что его корабль разбила буря. Где-то далеко-далеко, там, где он ещё оставался прежним Ахиллом, дрожала и билась другая мысль: «Не то! Здесь что-то не то и не так...» И тут же её успокаиваю точно идущее извне: «Да что такого? Ну, если и не то... Ничего же не будет!..» Такое бывает в тяжком сне, кода знаешь, что необходимо проснуться, но понимаешь, что не проснёшься, и успокаиваешь и убаюкиваешь себя тенью мысли: во сне ведь не случится настоящей беды... Однако ему было при этом хорошо, так хорошо, как давно не бывало. Ему было так спокойно, будто всё было уже позади, а вернее, будто ничего и не начиналось.

— Отведай моего десятилетнего вина! — прожурчал голос красавицы, и её ласковая рука тронула его плечо, как крылышко бабочки, невесомо и осторожно. — Вся сладость и вся пьянящая сила винограда в этом вине!

— За твою красоту! — он ответил улыбкой на её улыбку и поднёс кубок к губам.

И в это мгновение, рванувшись откуда-то сверху, по залу просвистела стрела и пронзила кубок в руке героя, пройдя в двух пальцах от его лица. Вино хлынуло ему на тунику, на колени, он от неожиданности едва не выронил кубка, и в полумрак его сознания ворвалась первая чёткая мысль: «Опасность!»

В то же мгновение зал огласил дикий визг, и все увидели, как всклокоченная женская фигура пронеслась по верхнему карнизу, безумными прыжками скатилась по одной из лестниц и затем, продолжая неистово визжать, прыгнула на стол.

Стражники, служанки, все — даже сама колдунья — оцепенели, ничего не понимая.

Женщина в короткой чёрной тунике, окружённая змеями чёрных распущенных волос, сшибая и раскидывая украшающие стол яства, подлетела к Ахиллу и с торжествующим воплем вырвала из его руки пронзённый стрелой кубок.

— Это вместо твоего сердца, предатель! Изменник! — закричала она, потрясая кубком и топая ногами так, что брызги от раздавленных виноградин летели в стороны, как на настоящей давильне. — Так ты мне платишь за мою преданность, за мою любовь?! Бегаешь к шлюхам?! Надо было убить тебя!

— Пентесилея! — вскрикнул потрясённый герой и почувствовал, как туман, обволакивающий его сознание, разрывается, и реальность возвращается, прогоняя дурман. Оставаться в прежнем сладко-умилённом состоянии во время таких событий мог бы только умалишённый.

— Скотина! — вопила амазонка, прыгая со стола к нему на колени и без смущения запуская растопыренные пальцы в густую массу его волос. — Не насытился красотками?! Ишь нашёл гетерочку! Вся в розовом маслице, ручки как персики! А у меня пальцы стёрты тетивой и секирой, и кожа черна от загара... Из-за тебя, неблагодарный!!!

Весь этот поток воплей и упрёков она изрыгала с дико искажённым лицом, визжа и шипя, как огромная обезумевшая кошка. Цирцея, вначале, казалось, испуганная, при виде безумных ужимок незнакомки начала усмехаться, а стража уже откровенно покатывалась, глядя, как огромного и могучего богатыря треплет за волосы взбешённая женщина.

Когда Ахилл, немного опомнившись, оторвал руки жены от своих кудрей не без урона для них, Пентесилея с тем же визгом замахнулась и влепила ему пощёчину с такой силой, что его голова мотнулась назад.