Хюльдар наклонился к микрофону. Надо отдать ему должное, теперь он говорил спокойно и не хватался за него, а только нажал переговорную кнопку.

– Спросите, где она его видела – возле дома или в каком-то другом месте. Если он не связан с домом, то мы можем идти дальше.

Силья чуть заметно кивнула, давая понять, что сообщение получено.

– Маргрет, а скажи-ка мне вот что: где ты видела этого человека, которого решила нарисовать?

– На нашей улице, на тротуаре. А один раз – у нас на дворе, ночью.

Силья снова кивнула.

– То есть ты часто видела его возле дома?

– Я не знаю.

Детям часто бывает трудно определиться с такими понятиями, как «много», «большое» или «часто».

– Ты видела его два раза? Или пять раз? Или, может быть, десять раз?

Фрейя чертыхнулась про себя – Силья не должна была называть в этой связи никаких цифр; девочка скорее всего просто выберет одну из услышанных.

– Может, пять раз. Но это не точно. Я не считала.

– Это довольно много раз.

– Да.

– Маргрет, а когда это было?

Девочка пожала плечами:

– Недавно.

– Тогда уже прошло Рождество?

– Да. И нет. Когда он был у нас во дворе, Рождество еще не кончилось. Я проснулась, чтобы посмотреть в башмачок, но он еще был пустой. Я сначала подумала, что во дворе был йоуласвейтн[11].

– А после Рождества ты его тоже видела?

– Кажется, да.

– А что он делал?

– Смотрел. Он смотрел.

Хюльдар снова потянулся к микрофону:

– Спросите, видела она его лицо?

– Маргрет, а ты видела его лицо? Можешь описать, как он выглядит?

– Да, видела. У него было плохое лицо, злое.

Неожиданно ноги девочки снова нервозно задвигались взад и вперед, как заведенные, что свидетельствовало о том, что чувствовала она себя не лучшим образом.

– Я больше не хочу разговаривать.

Маргрет опустила голову и сидела, уставившись на свои качающиеся ноги.

– А можно мне здесь погостить? – вдруг спросила она, не поднимая головы. – Я не хочу быть с папой, это он во всем виноват.

– Ее слова не обязательно должны что-то означать. Возможно, она винит своего отца в убийстве, потому что его не было той ночью дома.

Хюльдар дернул плечами, но не для того, чтобы подчеркнуть значение сказанного, а чтобы не уснуть; ему не хотелось вырубиться прямо в кабинете шефа. Накопившаяся за выходные усталость навалилась со всей силой; у него больше не получалось отгонять ее литрами кофе и никотиновой жвачкой. С раннего утра пятницы, когда на улице были найдены сыновья Элизы, ему в общей сложности удалось поспать часов восемь-девять – либо прямо за рабочим столом в кабинете, либо здесь же, в отделении, на крохотном диванчике, настолько коротком, что он больше походил на кресло.

– Нужно с осторожностью относиться к ее словам. По крайней мере, это мнение психолога, проводившего с ней беседу.

Эгиль сморщился так, что в приоткрывшихся губах блеснули неестественно белые зубы. Недавно он вдруг явился таким на работу, и никто до сих пор не решился прокомментировать это новшество – во всяком случае, в глаза. То же можно было сказать и о внезапном исчезновении лысины; его волосы теперь не развевались на ветру, а если развевались, то целым скальпом. Поэтому теперь на улице его можно было увидеть только в форменной фуражке. Эксперименты по улучшению внешности как раз совпали с заменой его старой жены на новую – на двадцать лет моложе. Теперь в отделении делали ставки на подтяжку лица, но котировались они низко, потому что на нее ставили все без исключения.

Шеф глубокомысленно прокашлялся; игравшие вокруг его глаз морщинки указывали на то, что он читал мысли Хюльдара.

– Именно… Мнение психолога…

Создавалось впечатление, что он обдумывал все с великой тщательностью знатока дела. Вот так произнести лишь несколько совершенно ничего не значащих слов – в этом был весь Эгиль.

– А что там вообще творится в Доме ребенка? Я не могу похвастаться тем, что когда-либо переступал порог этого заведения. У меня есть свои сомнения по поводу их деятельности. Я считаю, дилетантам нельзя доверять опросы. Ничего хорошего из этого обычно не выходит.

Усталость давила на Хюльдара, и ему не хотелось дискутировать.

– Да всё в порядке; я бы не сказал, что там работают дилетанты. Они как раз специализируются на опросах детей.

– Дети, взрослые… Какая разница?

Лицо Хюльдара, видимо, изобразило удивление – заметное, несмотря на круги под глазами и устало расслабленные челюстные мышцы. Во всяком случае, Эгиль тут же дал задний ход:

– Нет-нет, разница, конечно, есть. Не нужно понимать это дословно. Дети, конечно, поменьше и все такое… Но отличаются ли они чем-то, когда доходит до ответов на вопросы? Не думаю.

С тех пор как Хюльдар пришел в полицию, он работал под руководством этого человека. Поначалу, находясь в самом низу служебной лестницы, он едва мог дышать от разнообразного давления сверху. В то время он испытывал к шефу благоговейное, смешанное со страхом уважение; ему казалось, что недовольная мина, которая была своего рода фирменным знаком Эгиля, свидетельствовала о его высоком интеллекте и проницательности, о том, что он, видимо, до крайности измучен и подавлен всеми преступлениями, совершаемыми где-то, где его не было, и поэтому он не мог их остановить. Но как же далеко это было от истины! Шли годы, и до Хюльдара стало доходить, что его шеф был просто обыкновенным брюзгой от рождения, недовольным всем и всеми. Что бы ни сделал человек – это было сделано плохо, что бы ни сказал – полная чепуха. Ему невозможно было угодить. Ни одно дело не расследовалось с должной быстротой, а когда преступление бывало раскрыто, у Хюльдара возникало ощущение, что Эгиль считал себя чуть ли не единственным, работавшим над его раскрытием. Он обожал вламываться на оперативки следственных групп, совал нос во все обсуждаемые там документы, указывал на и без того ясные всем детали и с торжествущей миной присваивал себе чужие выводы. Хюльдар не помнил, чтобы с его вечно недовольно скривленных губ хоть раз сорвалось что-то, стоящее внимания.

Вот в чем шеф действительно разбирался, так это в технике. У него была непреодолимая страсть к разного рода устройствам, буквально ко всему – от каких-нибудь диапроекторов до огнестрельного оружия. Поэтому отделение было великолепно оснащено технически, но, естественно, за счет чего-то другого, в чем Эгиль был менее заинтересован, – бюджет есть бюджет.