* * *

Общение с Джоном стало моментом еще более захватывающим, чем тот, когда мы узнали, что можем обнаружить сознание у пациентов в вегетативном состоянии. Джон же продемонстрировал, что он не только осознает свое окружение. Мы приблизились к тому, чтобы ответить на один из самых серьезных вопросов: «Хочешь ли ты умереть?» Близко, но не вплотную.

Если вам кажется, что мозгу «отвечать» на вопросы о братьях и сестрах относительно легко, вы ошибаетесь. Попробуйте ответить сами. У вас есть сестры? Легко, да? Ответ пришел моментально, без усилий. Как правило, вы знаете ответ на этот вопрос всю жизнь. Конечно, есть исключения: вероятно, у вас была сестра, но она умерла, и тогда ответить без дополнительных подробностей становится труднее. Однако для большинства из нас это просто «да» или «нет». «Да, у меня есть сестра» или «нет, у меня нет сестер».

Но как это делает мозг? Откуда он знает? Дело в том, что он не просто «знает», по крайней мере, не в том смысле, как большинство из нас чувствуют: мы, люди, просто знаем определенные вещи. А вот мозг «просто знать», что у тебя есть сестра, может не больше, чем компьютер. Ему требуется выяснить. Мозг должен отыскать в памяти любые доказательства существования сестры. Доказательства могут быть в двух формах. Автобиографические, то есть воспоминания о взрослении, играх с человеком, который похож на вас и называет родителями тех же людей, что и вы. Возможно, вы помните день совершеннолетия вашей сестры и подарок, что вы ей купили. Это автобиографическая память.

Другой вид доказательств, которые использует мозг, – то, что психологи называют декларативной памятью, или, проще говоря, знанием. Где-то в вашей голове содержатся данные о том, что у вас есть сестра (или ее нет). Не опыт, а хранящийся в глубинах вашего мозга факт, который вы можете извлечь оттуда в любое время, отвечая на вопрос: «Есть ли у вас сестра?» Как, например, вы знаете, что Париж – столица Франции, независимо от того, бывали ли вы во Франции или нет. Это просто известный вам факт, как и наличие сестры.

Различие между автобиографической памятью и декларативной представляет большой интерес для нейропсихологов, поскольку повреждение мозга может повлиять на один тип памяти, а другой при этом останется нетронутым. Мой коллега Брайан Левин из Исследовательского института Ротмана в Торонто описал совершенно новое состояние, известное как синдром острой недостаточности автобиографической памяти, при котором способность живо вспоминать прошлые события ослабляется, в то время как другие способности памяти остаются на прежнем уровне. У людей с таким синдромом может вообще не быть воспоминаний о сестрах или братьях, никаких совместных с ними переживаний или приятных воспоминаний о совершеннолетии сестры. Тем не менее им известно, что сестра у них есть, ибо они не утратили фактических знаний, то есть декларативной памяти, что и позволяет им вести более или менее нормальную жизнь. Их дефицит памяти часто проходит почти незамеченным даже для них самих. У пациентов, с которыми работал Брайан, обычно не было травм головного мозга или нейровизуализационных свидетельств повреждения мозга. Таким образом, исток проблемы по-прежнему неясен.

Один из выводов, который напрашивается сам собой, заключается в том, что Джон мог сохранить воспоминания до несчастного случая, включая место, куда он последний раз ездил в отпуск. Использовал ли он автобиографическую память или декларативную, мы не знаем, но один или оба когнитивных процесса остались нетронутыми, что и позволило нашему пациенту ответить на вопросы. Кроме того, мы узнали о мозге Джона гораздо больше. Подумайте, что еще необходимо, чтобы ответить на вопрос: «Есть ли у вас сестры?» По крайней мере, нужно понимать, что́ вам говорят. Если вы не понимаете вопрос, вы точно не сможете на него ответить. Кроме того, вам нужно держать этот вопрос в рабочей памяти достаточно долго, чтобы мозг дал ответ. Что, если у вас нет рабочей памяти, то есть нет возможности помнить информацию, пока она не понадобится – в данном случае, чтобы ответить на простой вопрос? Ваш мозг будет искать ответ до тех пор, пока не выяснит, что он забыл вопрос!

Джону потребовалось гораздо больше рабочей памяти на выполнение наших заданий, потому что он не только должен был помнить заданные ему вопросы. На протяжении всего сканирования, – а длилось оно более часа, – Джону пришлось держать в памяти, что именно нужно сделать, если ответ «да» (вообразить игру в теннис) и если ответ «нет» (представить, что ходит по дому). Кроме того, те ответы, которые подтвердили, что упомянутые когнитивные процессы остались нетронутыми, также многое рассказали нам о том, какие части мозга Джона функционируют нормально. Если он понимал язык, то речевые области в его височной доле, вероятно, работали корректно. Джон хранил информацию в рабочей памяти, то есть отделы его лобной доли, отвечающие за высшие формы познания, реагировали как у здорового человека. Он также вспомнил события, произошедшие до несчастного случая, а значит, области средней височной доли и гиппокамп в глубине его мозга не были повреждены.

Все эти процессы мы осуществляем регулярно, даже не задумываясь. Однако увидеть, как проявляется этот сложный каркас сознания в неподвижном пациенте, – невероятно!

Лежа в сканере, Джон «общался» с нами, в то время как за пять лет врачам не удавалось добиться от него ответов на просьбы шевельнуть хотя бы пальцем. Связь с помощью фМРТ стала для Джона единственно возможным способом общения. После того как анализ данных сканирования был завершен, врачи снова тщательно протестировали его, используя стандартные неврологические методы, и изменили диагноз на «в минимальном сознании». Как бы то ни было, информация о том, что Джон воспринимает реальность, наверняка помогла команде Стивена обнаружить у него признаки частичного сознания, которые не были замечены до сканирования.

Джон провел в Льеже всего неделю. Его привезли из Восточной Европы специально на диагностику к Стивену, и вскоре пришло время возвращаться домой. Нам не хватило времени на дальнейшие исследования. Просто не повезло. Много лет спустя я спросил Мелани, что стало с Джоном. Когда его увезли, Одри потеряла связь с его семьей. Номера телефонов, которые родственники Джона дали Стивену, вскоре отключили, а другого способа отыскать их не было. Джон исчез так же внезапно, как и появился. Провел с нами всего лишь несколько часов и вернулся в серую зону, откуда ему уже не выбраться.

Пациенты приходят и уходят, а нам остаются лишь воспоминания о них, часто печальные. Мы искали пациентов повсюду, иногда перевозили их на большие расстояния. Но порой пространство и недостаток средств встают на нашем пути. Как бы нам ни хотелось провести побольше времени с Джоном, исследовать его, углубиться в его внутренний мир, увы – пришлось подчиниться обстоятельствам. Мы старались ухватить любую возможность, однако получалось не всегда. Наука идет извилистыми путями, пользуясь счастливыми случайностями технического прогресса. Тем не менее мне было очень жаль, что мы потеряли всякую связь с Джоном. Я решил сделать все от меня зависящее, чтобы в будущем нам удавалось следить за здоровьем пациентов и после сканирования.

* * *

Когда вышла статья с описанием клинического случая Джона, моя лаборатория вновь привлекла восторженное внимание СМИ. Мой телефон в отделе не умолкал ни на минуту. Журналисты приходили и уходили. Я потерял счет интервью для зарубежных радиостанций, пересказывая историю пациента, который, находясь в вегетативном состоянии, установил контакт с внешним миром. Все требовали подробностей, общество, казалось, никак не могло насытиться. Честно говоря, нам такое внимание льстило и, кроме того, пришлось весьма кстати. Мартин в то время как раз искал работу. В день, когда у него было назначено собеседование в Калифорнийском университете, в Los Angeles Times появилась статья под заголовком «Мозг пациента в вегетативном состоянии жив». Неудивительно, что с моим коллегой тут же подписали контракт.