это и видя теперь своими глазами, как изгнанник оплакивает умершего императора, Ли Лин вдруг понял: непреклонность Су У порождалась не долгом и не верностью – не идеями, навязанными извне, – но лишь чистой, безграничной и неугасимой любовью к стране Хань, пылавшей в его сердце.

Осознав наконец это непреодолимое различие между собой и другом, Ли Лин против воли погрузился в пучину мрачных раздумий о собственной натуре.

Когда Ли Лин вернулся на юг после поездки к Су У, в ставку шаньюя как раз прибыли ханьские послы. Помимо известия о кончине У-ди и воцарении нового императора, они привезли предложение заключить мир и установить дружеские отношения; впрочем, прошлый опыт говорил о том, что подобная дружба длится не более года. К удивлению Ли Лина, ханьское посольство возглавлял Жэнь Личжэн, его старый друг и земляк, родом из Лунси.

В год смерти императора У-ди, во втором месяце, на престол взошел наследный принц Лю Фулин, принявший имя Чжао-ди. Ему едва сравнялось восемь лет, потому были назначены регенты: старший военачальник Хо Гуан и военачальник левого крыла Шангуань Цзэ. Оба они были друзьями Ли Лина и, желая его вернуть, отобрали для визита к хунну его прежних товарищей.

Наконец официальные обязанности посланников были выполнены, и последовал шумный пир. Обычно в таких случаях распоряжался Вэй Люй, но в тот раз роль эта выпала Ли Лину – ведь прибывшие были его хорошими знакомцами. Жэнь Личжэн то и дело на него посматривал, но, конечно, не мог завести разговор о возвращении перед местной знатью – и потому, сидя через стол, лишь многозначительно поглаживал кольцо на рукояти меча, намекая, что «кольцо» на их родном языке звучит так же, как «возвращаться». Ли Лин все видел и намек понимал, но не знал, что ответить.

В конце концов празднество закончилось, гости постепенно разошлись, и только Ли Лин и Вэй Люй остались с ханьскими послами, продолжая угощать их вином и мясом и развлекая игрой в кости. Жэнь Личжэн, наконец улучив момент, произнес:

– Сейчас в нашем государстве даровано прощение преступникам, и все радуются высочайшей милости и общему благоденствию. Новый император пока еще дитя, и делами управляют Хо Гуан и Шангуань Цзэ, хорошо тебе известные.

Посланник считал – и вполне справедливо, – что Вэй Люй уже стал подлинным хунну, и потому говорил в его присутствии обиняками, но надеялся упоминанием старых приятелей привлечь внимание Ли Лина. Тот, однако, молчал, а затем, со значением глядя в глаза Жэнь Личжэну, погладил себя по волосам – причесанным на варварский манер, а совсем не по моде Срединного государства.

Позже Вэй Люй вышел, чтобы переменить одежду, и гость заговорил более откровенно.

– Ли Шаоцин! – произнес он, называя Ли Лина почетным именем, как прежде при дворе. – На твою долю, должно быть, выпало много невзгод. Хо Гуан и Шангуань Цзэ шлют тебе наилучшие пожелания. – Тут Ли Лин спросил, как дела у обоих, но довольно безразлично, и Жэнь Личжэн продолжал: – Ли Шаоцин, прошу, возвращайся домой! Неужто тебя беспокоит, что там ты не сможешь снискать богатства и знатности? Не стоит об этом тревожиться, возвращайся!

Ли Лин, недавно видевшийся с Су У, был тронут искренним призывом друга. Но не требовалось долго думать, чтобы понять: на земли Хань ему пути больше нет.

– Вернуться-то легко. Но разве тогда меня не ждет новое бесчестье?

Тут в юрту вновь вошел Вэй Люй, и оба умолкли.

Когда все расходились, Жэнь Личжэн, будто невзначай, приблизился к Ли Лину и опять вполголоса спросил, точно ли тот не хочет вернуться на родину.

– Мужчина не может терпеть позор дважды! – покачал головой Ли Лин. Слова прозвучали совсем тихо и печально – и не потому, что их мог услышать Вэй Люй.

Еще через пять лет, в шестой год правления императора Чжао-ди, летом, Су У, которому, казалось, суждено было умереть в безвестности далеко на севере, вернулся на родину.

Знаменитая история о том, как Сын Неба, охотясь в садах Шанлинь, подстрелил гуся, к лапе которого было привязано написанное на шелке письмо Су У, – это, конечно, выдумка, чтобы заставить шаньюя раскрыть правду про пленного посла. Человек по имени Чан Хуэй, девятнадцать лет назад прибывший вместе с ним к хунну, встретился с очередным ханьским посольством и поведал, что Су У не погиб; он же и посоветовал воспользоваться этой хитростью. Шаньюй немедленно отправил гонцов на берега Байкала, и Су У привезли в ставку.

Ли Лин был потрясен. Вернется Су У на родину или нет, он оставался великим человеком – и неизменно служил для Ли Лина живым упреком. Потрясением было осознать, что Небо наблюдает за ними, – в чем он давно разуверился. Ли Лина охватил трепет. Он по-прежнему не считал себя преступником. И все же Су У с честью выдержал испытание, которого он, Ли Лин, – пусть даже не сделав ничего плохого – не прошел. Теперь о деяниях Су У узнают и в Поднебесной – и это не давало Ли Лину покоя. А страшнее всего была мысль, что нынешнее мучительное чувство в груди – не что иное, как зависть.

Напоследок Ли Лин устроил в честь друга пиршество. Ему так много хотелось сказать… Но в конечном счете все сводилось к объяснению: про задумку, с которой он шел на службу к хунну, про то, что до ее осуществления на родине расправились с его семьей, и про то, что ему стало незачем возвращаться. Он не произнес ни слова: то были бы сетования, лишенные смысла. Но в разгар пира Ли Лин не утерпел, поднялся на ноги и, танцуя, затянул песню:

Я служил, не щадя себя, и стране, и трону,Защищал рубежи Поднебесной во время о́но.Где в песках пустыни тянется след кровавый,Полегло мое войско, а с ним полегла и слава.Но больней, что в родном краю за проступки сынаМоя мать в сырую землю легла безвинно.Только я живу, и долги мои неоплатны,Но разрушен дом и нету пути обратно.

Голос его дрожал, по щекам катились слезы. «Постыдная слабость!» – упрекал он себя, но сдержаться не мог.

Вскоре Су У, после девятнадцати лет на чужбине, отправился домой.

Сыма Цянь, меж тем, всецело отдался работе.

Отказавшись от собственной жизни, он обрел ее в своих героях. Сам он не открывал больше рта, но, берясь за кисть, блистал красноречием, перевоплощаясь в древнего мудреца и оратора Лу Чжунляня. Он превращался в У Цзысюя[51], требующего, чтобы после самоубийства ему вырвали глаза; в Линь Сянжу[52] – упрекающего царя земли Цинь за недостаточную любезность; в Яньского Даня[53] – в слезах отправляющего Цзин Кэ убить циньского правителя. Описывая достойного, но незаслуженно оклеветанного чиновника