состояться с паспортным офицером на английском языке. И только если офицер удостоверится, что заявитель на паспорт не в состоянии собеседоваться на английском языке, то его отправят домой и он должен будет опять записываться на повторное собеседование, на которое к нему, быть может, пригласят переводчика. «Но позвольте», – сказала я, – «Ведь это же бессмысленная трата вашего и нашего времени. Ведь во всех ваших инструкциях вы требуете, чтобы вас уведомили заранее, если у заявителя на паспорт есть особые обстоятельства при прохождении индефикационного интервью». Английская девушка попросила меня подождать, она уточнит в вышестоящих инстанциях как здесь следует поступать. В телефонной трубке долго играла музыка, затем девушка прорезалась вновь и еще более скучным голосом сообщила, что никаких дополнительных инструкций она не получила, и господин Солнцев-Эльбе должен пройти собеседование в предписанном формате на английским языке.

Следующие несколько дней я потратила на переговоры со службой горячей линии, телефонный номер которой любезно указан в приглашении на собеседование на тот случай, «если у вас есть вопросы и проблемы с прохождением собеседования». Британские консультанты на том конце провода всякий раз впадали в какой-то ступор и надолго переводили телефонную связь в режим ожидания, очевидно, с кем-то в очередной раз совещаясь. Мне в ухо играла музыка, затем они возвращались либо с тем, что ничего не поделаешь, надо господину Солнцеву идти собеседоваться по-английски, либо предлагали позвонить по другому номеру. Я не сдавалась и упорно звонила по очередному телефону, и в конце концов мне посоветовали отменить собеседование Солнцева и ожидать дальнейших инструкций от властей. «Вам позвонят, ждите».

Между тем, настал день моего собственного собеседования с британским «паспортным столом». Это оказалось не так уж больно и страшно, но вопросов мне было задано немерено, и иные из них меня просто изумили. «В каком банке у вас счет?», «В каком банке у вас кредит на дом?», «Кем и где вы работаете?», «Зачем вам нужны паспорта?» и так далее. Какое отношение все это имеет к идентификации моей личности на предмет получения местного паспорта, было непонятно. Ну и ладно, ответила на все вопросы и благополучно идентификацию прошла.

Vladimir did well!

Дома профессор устроил мне небольшой скандальчик. «Ты, – говорит, – совсем меня за придурка держишь. Я что, не в состоянии английским клеркам ответить кое-как на несколько примитивных вопросов? Да и вообще, я как-только им шептать начну, они сами поймут, что не надо меня больше мучать, что я – это я, и прекратят допрашивать». Солнцев потребовал, чтобы я записала его на интервью, не дожидаясь звонка от властей по его вопросу. Я пыталась ему объяснить, что дело не в том, что он не сможет ответить на примитивные вопросы, а в том, что он вряд ли их сможет понять. И не стоит надеяться на то, что англичане, которым свойственно всегда и везде в отключенном состоянии мозга следовать инструкциям сверху, какими бы бессмысленными эти инструкции не были, – вряд ли стоит надеяться на то, что англичане вдруг включат голову и отпустят Солнцева с миром, не устраивая ему получасовой допрос с пристрастием. Владимир Николаевич моим доводам не верил и настоял на собеседовании, которое мне в конце концов пришлось для него забронировать.

Только после этого наконец раздался звонок от властей, сообщивших, что по состоянию здоровья Владимир Солнцев-Эльбе может быть освобожден от идентификации. Но для этого нам нужно послать по надлежащему адресу соответствующее письмо, завизированное лечащим врачом. Интересно, почему властям потребовалось три недели, чтобы разъяснить нам, что такой вариант возможен? И сколько времени нам придется добывать письмо у врачей, и сколько затем ждать положительного решения вопроса властями, прежде чем Солнцеву изволят сделать паспорт? А между тем, имея в планах поездку в ближайшие недели в Европу, мы совсем не хотели бы, чтобы прибытие наших британских паспортов задерживалось. В общем, мы решили, что Владимир Николевич Солнцев-Эльбе все же попытается пройти идентификацию на английском языке, на котором он говорить абсолютно не умеет.

Итак, мы отправились на идентификацию Солнцева-Эльбе британскими паспортистами. По дороге я «натаскивала» Владимира Николаевича на первые три вопроса, которые ему непременно будут заданы прежде всего. Попросят назвать имя так, как оно заявлено в анкете на паспорт. Затем потребуют «проспеллинговать» это имя, то есть произнести его по буквам. Затем попросятпроизнести адрес проживания. Далее могут спросить все что угодно, и нет никакого смысла «натаскивать» на возможные варианты, потому что надежды все равно очень мало, что Солнцев поймет, о чем его спрашивают. Одна надежда на то, что ответов с трудом говорящего даже шепотом профессора на три первых вопроса будет достаточно, чтобы его идентификация состоялась. Если же упорные англичане и дальше будут допрашивать, то решили, что тогда Солнцев станет на все вопросы отвечать одну фразу, которую он очень хорошо умеет произносить, потому что с давних пор заучил ее на крайний случай: «My wife disappeared», что означает «Моя жена исчезла». Для пущей убедительности профессор станет заглядывать под стол и беспокойно озираться по стронам, как бы разыскивая «пропавшую» жену. Тогда, может, итервьюер поймет, что дело дрянь, и прекратит бессмысленную экзекуцию.

Паспортные служащие встретили нас приветливо. Кажется, что в результате моих недавних телефонных звонков они были в теме и ожидали, что к ним придет джентльмен с дыркой в горле. По прохождении вводной части в предбаннике паспортисты поинтересовались у меня, насколько плохо у мистера Владимира с английским языком. «Знаете, – ответила я, – по части чтения на английским языке у Владимира даже лучше чем у меня. Он, видите ли, отставной professor московского университета, он очень умный и постоянно читает научные книжки на английском. Но с разговорной речью неважно из-за проблемы с голосом, так что вы уж примите это, пожалуйста, во внимание». «Ноу проблем, – ответили британские чиновники, – все будет окей!»

Появился интервьюер-дознаватель, пожилой англичанин высокого роста, грузноватый и сутуловатый, светлые волосы острижены бобриком, штаны как будто подрезало электричкой. Располагающий такой к себе дядя, с виду не цербер. Он ласково с нами поздоровался, пожал нам руки и пригласил Владимира пройти в комнату для собеседования. Я осталась сидеть в зале ожидания, не сомневаясь, что через пять минут все закончится. Но проходит десять, пятнадцать, двадцать минут, и я начинаю изумляться, как беседа может так долго длиться с человеком, который не понимает языка. Наконец из недр допросного пространства появляется солнцевский интервьюер и просит меня зайти в комнату.

Я застаю Солнцева нахохленно сидящим на стуле перед столом интервьюера. У профессора абсолютно замордованное выражение лица зеленого цвета. Дознаватель садится за стол с другой стороны и умиленным голосом сообщает мне, что «Vladimir did well!». То есть, «Владимир справился отлично!». Далее англичанин поясняет, что он с Владимиром уже почти закончил, вот только на несколько вопросов он так и не смог получить от Владимира ответ. Может, я помогу перевести? Валяйте, как бы небрежно соглашаюсь я.

Усердный дознаватель вперяет взгляд в монитор своего компьютера и вопрошает:

– Какой у вас почтовый индекс? Когда состоялась церемония вручения вам свидетельства о британском гражданстве? Кто подписал вашу фотографию в анкете?

Поняв, наконец, с помощью моего перевода, суть этих немудреных вопросов, Владимир с трудом вышептывает ответы на свистящем английском. Англичанин опять с умилением повторяет, что Владимир «отлично справился», объявляет идентификацию успешно состоявшейся и отпускает нас подобру-поздорову.

Покинув паспортный стол, первые минут пятнадцать Солнцев потрясенно молчал. Потом сообщил, что чувствует себя изнасилованным.

«Ты знаешь, сколько мне этот тип всяких вопросов задавал? А я никак понять не мог, чего он от меня хочет! Он постоянно заглядывал в свой компьютер, будто идя по какому-то списку. Потом перегибался ко мне через весь стол и трубным голосом задавал очередной вопрос. А я, чем громче англичанин говорил, тем меньше его понимал! У этого старикана произношение какое-то утробное, все слова сливаются в один непрерывно гудящий звук! Он что меня только не спрашивал! Что-то про моих