Как у всякого разумного существа Нижнего Мира, у Веритас есть свои твердые убеждения. Благодаря такому свойству использование монеты позволяет отделять сухие факты от их ужасных интерпретаций. Есть только одна причина, по которой она может его настолько ненавидеть: Кински – хороший человек. Это обнадеживающая новость. Значит, пора воспользоваться его советом.

Я оставляю проигрывать «Фицкарральдо» с выключенным звуком и принимаюсь копаться на рабочем столе, пока не обнаруживаю измятую карту автомобильных дорог Лос-Анджелеса. Я разворачиваю ее на полу, беру кусок свинца, который мне выдал доктор, и начинаю рисовать вокруг карты магический круг. У меня не получается вспомнить какое-то конкретное заклинание локации, но идея довольна проста, и я знаю, что вполне могу его подделать.

Сам круг выглядит затейливо. Адская магия всегда или очень сложна, или проста настолько, что доступна даже плесневому грибку. Когда за дело берутся демоны, полутонов не бывает.

Наконец круг вроде бы закончен, карта полностью обнесена, и я приступаю к наполнению его всеми заклинаниями удачи, охоты и подслушивания, которые помню, затем тянусь к валяющемуся на столе мусору и беру оттуда кусок веревки и фольгу от буррито. Фольгу скатываю в шарик и привязываю к веревке. Получается маятник. Потом вынимаю нож и делаю надрез на ладони левой руки. Прежде чем рана закроется, я крепко сжимаю руку и брызгаю кровью внутри и снаружи магического круга.

В Аду не верят в молитвы и обещания. Вся магия Нижнего Мира сводится к захвату того, что вам нужно, в обмен на адекватную плату. В виде жертвоприношения. Или крови. Земная черная магия, в общем-то, не сильно отличается от адской, и именно поэтому многие темные маги любят одеваться как кассиры из магазинов «Хот Топик»[57]. Черный – хороший цвет, когда требуется проливать кровь.

Я начинаю петь, непринужденно смешивая адские и английские слова, привлекая внимание всех, кто окажется поблизости – духов, Таящихся, древних забытых богов и мелкой магической сволочи. Я приказываю им отвлечься от той ерунды, которой они заняты, и выслушать меня. Покажите, где Мейсон. Я заплатил вам своей кровью, и теперь вы мне должны. Я приказываю. Дайте то, что мне нужно. У меня есть ключ ко всем дверям Вселенной. Даже не думайте меня обмануть.

Шарик из фольги на конце веревки начинает двигаться, описывая круги над картой. Движение становится устойчивей и сильнее, оно тянет за собой мою руку. Затем все резко прекращается. Шарик притягивается к карте, как намагниченный. Я отодвигаю маятник в сторону, чтобы посмотреть, куда он упал: чуть севернее Голливудского бульвара и Лас-Палмас – прямо на «Max Overdrive».

Прелестно. Я должен был это предвидеть. Мейсон заткнул рот любому, кто оказался настолько глуп, чтобы искать его с помощью магии.

Карта на полу жухнет и вспыхивает пламенем. Огненный язык тянется вверх, как пылающий коготь и выхватывает из моей руки маятник. И карта, и маятник рассыпаются в прах и уносятся ветром, дующим из какой-то другой части Мироздания.

Мне поставили детский мат. Теперь я понимаю, почему Паркер не стал ждать меня в ту ночь, когда забрал Касабяна. Зачем ему беспокоиться? Я доказал, что достаточно глуп уже тем, что влез в медвежий капкан, подсвеченный огромными мерцающими неоновыми буквами: «ОСТОРОЖНО, МЕДВЕЖИЙ КАПКАН». Я убийца, который не может никого убить. Теперь любому должно быть понятно, что я далеко не Сэм Спейд[58]. Я даже не понимаю толком, что делаю, руководствуясь инстинктами и предчувствиями.

Убийство – забавная штука. Даже если вашей жертвой окажется психически больной Адский генерал, о смерти которого мечтают даже в Аду, от первого убийства вам станет настолько плохо, что вы будете страдать несколько дней подряд. От второго убийства будет так же плохо, но вы придете в себя уже на следующий день. Ну а после третьего вы просто переоденетесь в чистую, не запятнанную кровью рубашку и отправитесь куда-нибудь выпить. Потом убийства вообще перестанут казаться чем-то особенным. Впрочем, убивать человека мне еще не доводилось. Даже не знаю, что я почувствую, когда придет время.

Может, не так уж и плохо, что Элис не видит, каким я стал.

Я сажусь на краешек кровати, беру «волшебную коробочку», верчу ее в руках, затем ставлю обратно на стол. На экране монитора только что умер какой-то бедняга-индеец, волочивший корабль Фицкарральдо через гору. Друзья индейца столпились вокруг его тела, но Фиц орет на них, чтобы они продолжали тянуть его судно. Он главный герой этой истории, и он полный псих. Хеппи-энда здесь не будет.

Некоторое время я лежу, пытаясь избавиться от болей в спине, но мне не спится, поэтому я решаю сходить в «Бамбуковый дом кукол». Карлос приветствует меня, но в ответ я бурчу что-то невнятное. Будучи опытным барменом, Карлос всё видит и всё понимает. Он приносит мне двойную порцию «Джека» и немного риса с бобами на теплых тортильях. Затем он оставляет меня в покое. Сегодня вместо Мартина Дэнни у него играет какой-то Эскивель[59]. Такая музыка должна звучать в приемной у зубного врача Джеймса Бонда. Я пытаюсь расслабиться и насладиться едой, стараясь не обращать внимания на омывающую меня дурацкую мелодию. После двух-трех глотков виски она мне даже начинает нравиться.

Когда Карлос подходит, чтобы забрать пустую посуду, я спрашиваю у него:

– Представь меня на яхте в белом смокинге. Как думаешь, я смог бы сыграть Джеймса Бонда?

Карлос сначала собирает стаканы, потом говорит:

– Разве что свалившегося в камнедробилку.

Он спрашивает, не хочу ли я еще. Я отвечаю, что гораздо больше мне хочется сигарету, затем выхожу на улицу и закуриваю. Сейчас около восьми. Может быть, девять. Ну, десять максимум. В любом случае уже темно. Пора возвращаться к Видоку. Я перехожу через улицу и иду в переулок, где смогу незаметно проскользнуть в тень. На полпути я замечаю мотоцикл «Дукати», припаркованный дальше по улице. Двадцатилетние хипстеры-телепродюсеры обожают этих прилизанных гоночных «европейцев», но, как и для парней на Мелроуз-авеню с их «Харлеями» – это не более чем понты. Шины «Дукати» настолько чистые, что с них можно есть. Хоть кто-нибудь в этом городе гоняет на мотоциклах по-человечески?

Приятно будет почувствовать ветер на своем лице. Я достаю нож, втыкаю его в замок зажигания и газую с места.

ПЕРВОЕ ПРАВИЛО для тех, кто возвращается из Ада после одиннадцатилетнего перерыва в вождении: никогда не садитесь на скоростной спортбайк после трех или пяти рюмок «Джека Дэниэлса». Второе правило: никогда не тормозите одним передним колесом, если не хотите, чтобы подпрыгнула жопа. Когда вы пьянее, чем вам кажется (а такое случается почти всегда), вы слишком сильно накло́нитесь вперед, и мотоцикл, кувыркнувшись в воздухе, размозжит вашу тупую башку об асфальт. К счастью, даже в состоянии некоторого опьянения у меня еще срабатывают особые нечеловеческие рефлексы, благодаря которым я успеваю спрыгнуть с мотоцикла до того, как он перевернется и сломает мне шею. Несмотря на то что заячья рефлекторная реакция позволяет быстро сойти с пути очевидной и неотвратимой опасности, у нее есть свои недостатки: когда мчишься на скорости сорок миль в час на одном переднем колесе, рефлекс выстреливает тело в воздух, как белку, подорвавшуюся на пехотной мине.