в число приближенных к Петру III персон и принять под своё командование, в дополнение к уже находящимся в его ведении воинским и государственным учреждениям, Преображенский полк.

Екатерина II, жена Петра III, вскоре свергла своего мужа, однако Никита Трубецкой не пострадал и при этом перевороте: он добровольно передал Екатерине командование важным Преображенским полком, сыгравшим решающую роль во всех дворцовых переворотах, и Екатерина в благодарность назначила Трубецкого верховным распорядителем на её коронации.

Неизвестно, каких бы ещё высот он достиг, если бы возраст и болезни не заставили его уйти в отставку. Многочисленные имения, принадлежащие ему, и солидная государственная пенсия позволили Трубецкому закончить свои дни тихо и мирно, наслаждаясь радостями жизни.

* * *

По кончине князя Никиты Трубецкого имение Очаково перешло к его сыну Николаю Трубецкому и пасынку Михаилу Хераскову.

Михаил Херасков был ярким светилом на небосклоне российской литературы. Поэма «Россиада» принесла ему заслуженную славу и почитание всех любителей изящной словесности. Сюжет поэмы был аллюзией на животрепещущую тему: войну русских с турками и крымскими татарами за Крым. В «Россияде» рассказывалось о завоевании Казанского ханства Иваном Грозным; на стороне русских был Бог и православные святые, против которых ничего не мог сделать мусульманский пророк Магомет, тоже присутствующий в этом произведении. Кроме того, здесь было множество иных персонажей, включая трёх богатырей, влюблённых в персиянку Рамиду; казанской царицы Сумбеки, безнадёжно любившей крымского хана Османа; восточного чародея Нигрина, несомого драконами. Были ещё аллегорические лица: Безбожие, Корыстолюбие, Злоба, Стыд и прочее, но, главное, воспевались Россия и её мудрая правительница Екатерина:

Екатерина век Астреин возвратит;Что в мыслях Пётр имел, то делом совершит;От гордых пирамид и титлов отречётся, И Матерью она сердцами наречётся;Прибежищем она народам будет всем: Приидут к ней Цари, как в древний Вифлием, Не злато расточать, не зданиям дивитьсяПриидут к ней Цари, чтоб царствовать учиться!

Эти строки понравились императрице; поэма была рекомендована к изданию, а позже включена в обязательный курс школьного образования. Впрочем, Херасков недолго восхищался величием Екатерины: с расширением российской территории помыслы императрицы о придании России более справедливой формы правления исчезли, и реформы, начатые в первые годы царствования Екатерины, прекратились.

Масонские символы

Разочарованный Херасков, искренне болевший за Россию, начал искать иные пути её преобразования. Он был такой не один: по всей стране стали возникать некие общества, немногочисленные, но состоящие из влиятельных людей. Эти общества прониклись распространёнными в Европе идеями «франкмасонов» — «вольных каменщиков». Сами масоны называли себя продолжателями дела строителей храма Соломона. Вначале храм Соломона действительно был храмом, построенным в Иерусалиме для поклонения единому Богу. В храме хранились Ковчег Завета с десятью заповедями и священные книги еврейского народа. Храм несколько раз разрушался и восстанавливался, пока римляне окончательно не сравняли его с землей в I веке после Р.Х.

С этих пор строительство храма Соломона приобрело фигуральное значение: оно подразумевало хранение особых тайных знаний избранными «строителями». На основе этих знаний масоны надеялись перестроить мир по замыслу Бога, которого они именовали Адонаем или Великим Архитектором Вселенной.

Херасков и Николай Трубецкой, равно как другие немаловажные московские жители, разделяли идеи масонов и входили в масонские «ложи»; наиболее влиятельной из них была «ложа Озириса (Осириса)», посвящённая древнеегипетскому божеству возрождения и судье душ умерших. Херасков и Трубецкой отвели для собраний этой ложи Очаково, где был устроен специальный кабинет в саду, в который приходили в условленные дни члены «ложи Озириса».

Сюда, в конце августа 1784 года приехал и Василий Иванович Баженов, знаменитый архитектор и член «ложи Озириса», чтобы присутствовать на очередном собрании.

* * *

Собрание началось с посвящения нового брата, «профана», в члены ложи. Кабинет был оформлен, как подобало этому событию: черная драпировка закрывала стены, на ней были изображены циркули, обозначающие божественный разум, наугольники, обозначающие разум человеческий, и молотки, обозначающие мастерство и усердие. В центре комнаты стоял алтарь с двумя зажжёнными факелами, — символами света истины, который можно увидеть и в кромешной тьме, — а между факелами был помещён медальон с тремя лицами, выражающими Силу, Красоту и Мудрость. Над ними сияла шестиконечная звезда, которая представляла собой два совмещённых треугольника, где треугольник, устремлённый вверх, обозначал огонь, а треугольник, устремлённый вниз, обозначал воду — две важнейшие жизненные субстанции.

Братья, проводившие обряд посвящения, были одеты в тёмные мантии; на груди у них были фартуки, на руках — перчатки. Профан с закрытыми глазами был введён в комнату: он был в одном ботинке, другая нога была босой; одна штанина подвёрнута, другая опущена. Таким образом, он был не наг, не бос, не одет, не раздет, — он находился в состоянии неопределённости, он был в пути: он шёл от старого мира к новому, чтобы обрести просвещение.

Профана поставили перед алтарем, и здесь брат, имеющий высокую степень посвящения и потому руководивший обрядом, стукнул ритуальным молотком по маленькому столику и спросил:

— Зачем ты пришёл?

— За истиной и светом, — отвечал профан, заранее наученный, что говорить.

— Пришёл ли ты с чистыми намерениями или для личной выгоды?

— Я пришёл с чистыми намерениями.

— Сделай глоток воды, — поднёс ему чашу брат, проводивший посвящение. — Но помни, если сказанное тобою правда, ты утолишь жажду; если же ты лукавишь — вода обернётся ядом.

— Я говорю правду, — сказал профан и отпил воду.

— Хорошо, ты прошёл первую ступень посвящения, — брат стукнул молотком. — Отрёкаешься ли ты от старого мира? Предаёшься ли миру новому всем сердцем и душой?

— Я отрекаюсь от старого мира и предаюсь всем сердцем и душой миру новому.

— Составил ли ты письменное отречение от старого мира, ибо отныне ты умрёшь для него?

— Я составил отречение.

— Все ли свои пороки ты указал в нём?

— Все, которые я знаю, — профан отдал братьям бумагу.

— Пусть вся скверна, что была в твоём старом мире, сгорит в этом священном огне, — сказал брат, проводивший обряд, и сжёг на алтаре лист, поданный профаном. — Ты прошёл вторую ступень посвящения, — брат стукнул молотком. — Встань на колени.

Профан повиновался.

— Даешь ли ты обет молчания? Обязуешься ли хранить в тайне всё, что увидишь и услышишь здесь?

— Даю обет молчания, обязуюсь хранить в тайне всё увиденное и услышанное здесь.

— Обнажите ему грудь, — приказал брат, проводивший обряд, и затем, приставив к груди профана кинжал, три раза слегка стукнул по нему молотком. Из разрезанной кожи показалась кровь; брат собрал её губкой и обмакнул в чашу с водой.

— В этой чаше была кровь всех наших братьев, каждого в своё время, — сказал он. — Теперь и