заставил кошек во дворе спрятаться. А морщинистое лицо моей матери будто настаивало: «ну да-да-да, если ты уедешь, мне станет здесь очень одиноко», но потом она тоже засмеялась, потому что мой смех заразителен. «Ну куда же я уеду, мама?» – спросила я. «Надеюсь, что никуда, ведь семья, которая выпала на нашу долю, такова, как она есть». И тут мне пришло в голову, что причина происходящего со мной в том, что я мало плачу, как утверждает Марко, и эта мысль застряла у меня в горле, как кусок пищи. Той ночью, сеньор, я спала беспокойно.

На следующее утро Каталина, которая, когда влюбляется, постоянно будит деревню счастливыми песнями, льющимися из её окон, объявила, что она не влюблена, поэтому слышалась песня со словами не пугайся, если скажу тебе, кем ты был: неблагодарным моему несчастному сердцу, но эта песня прозвучала поздновато, сеньор, ибо с тех пор, как Мигель отверг её поцелуй в губы, прошло время, тот самый период, в который Эстебан находился между жизнью и смертью. И ещё кое-что, чего я не рассказала вам о Каталине: дело в том, что она сперва плачет о чём-то, пока не иссякнут слёзы и она не станет суше вяленого тунца, а затем демонстрирует свой гнев, свою печаль, своё страдание, свою радость таким образом, что все, включая тех, кто пасёт в горах коров породы туданка, в конце концов узнают, что же эта хромая чувствует или перестаёт чувствовать. Словом, так или иначе, то внимание, которое она не смогла получить от своей покойной матери, теперь ей вынужденно уделяет весь наш посёлок. «Девочка уже завела свою музыку на полную громкость», – проворчала моя мать, когда я спустилась в гостиную завтракать. «Каталина влюбилась в приезжего», – объяснила я ей. А она, не отрывая взгляда от фруктов, которые чистила для моей сестры, изрекла: «В любовных битвах много перьев летит».

В тот день была моя очередь открывать нашу продуктовую лавку, и я шагала туда в жару, типичную для этого времени года. Мои руки были обнажены, и меня успели покусать первые комары. На этом краю света, сеньор, не хватает многого, зато летних комаров в избытке. Мои руки начали чесаться от укусов, когда я поднимала жалюзи и включала свет. Я принялась раскладывать помидоры, поджидая прибытия фургона с хлебом, который с периода снегопадов появлялся почти на два часа позже, и ожидание показалось мне долгим. Из окна магазина я заметила Каталину, которая направлялась к дому новичков, но потеряла её из виду, когда она свернула за угол. «Никогда она вовремя не приходит к своим цыплятам», – подумала я. «Ах уж эта девушка, девушка, девушка», – сказала я себе, взяла блокнот с кроссвордами, включила радиоприёмник, который мой отец подарил матери много лет назад, и осталась в помещении. Я не заметила, чтобы Каталина свернула с дороги и побежала к своему дому, хотя Антон утверждает, что видел её.

Минут через тридцать или сорок, сеньор, я увидела Марко, который смешно жестикулировал с внешней стороны окна, корчил рожицы и тому подобное, как маленький ребёнок. Именно так он иногда развлекается при наступлении жары, а если у него есть свободное время, то заходит в нашу лавку, и мы выкуриваем сигаретку у двери. Я мигом тушу её, завидев входящего покупателя или мою мать, которая однажды, застав меня курящей с Марко, пригрозила: «Прежде чем ты убьёшь себя, я покончу с собой». В этот раз я пристыдила Марко: «Что ты здесь делаешь, лентяй, ведь, покуривая возле магазинов, денег не заработаешь» А он: «Смотри-ка, Лея, взгляни, что я принёс». И вытащил из-за спины ружьё Эстебана, а я уставилась на Марко, сеньор, я таращилась на него по-деревенски, хотя он был более деревенским, чем кто-либо другой. «Зачем тебе оно?» «Стрелять в облака, чтобы посмотреть, может, они рассеются», – и он направил ствол в небо. «Я украл его у Эстебана. Он то ли жив, то ли мёртв, а про ружьё забывает и бросает его где придётся. Я нашёл его прислонённым к фасаду дома Эстебана». «Ну-ка, дай мне ружьё, я его спрячу у себя, а то ты с ним превратишься в настоящего дьявола». В ответ Марко, как маленький мальчик, начал упрекать меня в том, что я совсем ему не доверяю. «Как я могу тебе доверять, если ты воруешь, Марко!» А он: «Вор – это придурок Хавьер, который жаждет тебя целовать». «А тебе какое дело?» – дерзко спросила я. «Ну, он обманщик, он тебе врёт, и целует тебя с горя, от скуки, ведь у этого парня в жилах не кровь, а водица». Я немного посмеялась, поскольку, сеньор, хоть я и распустила слюни на местного красавца, Марко был прав. «Да ладно, сам-то ты мечтаешь стать хотя бы наполовину таким же привлекательным, как Хавьер». «Ну, тогда ответь мне, пожалуйста, Лея, почему же каждый раз, когда ты смотришь на него больше десяти секунд, ты способна лишь твердить, что хочешь уехать отсюда?»

Марко снова вызвал у меня раздражение, сеньор. Куда я поеду, если здесь меня любят и если Марко прав, куда же я уеду, оставив тут сестру. А Марко, как всегда слишком самоуверенный, направил на меня ружьё, сеньор, но сильнее страха меня охватил стыд. «Не делай этого, Марко, ведь если ты меня убьёшь, как потом оправдаешь свой поступок?» «Скажу, что прикончил обманщицу». Он опустил ружьё и добавил: «От ласки Хавьера твои щёки румянятся, но тебе же известно, что в нашем посёлке никто не знает тебя лучше, чем я». Затем Марко погладил меня по лицу, и его ласка испугала меня чуть ли не сильнее его ружья. Потому что, сеньор, Марко меня пугает, но я боюсь только его прикосновений, они мне не нравятся, ведь руки у него грубые. Когда он держал меня так, чтобы я не видела моего погибшего отца, то чуть не задушил, я едва не задохнулась. Поэтому теперь я убрала его руку с моего лица жестом отвращения. «Лея, врать негоже, ложь – признак грубиянов». «Грубиян – это ты, раз тебе понадобилось ружьё, чтобы коровы тебя слушались». Марко хотел что-то ответить, но тут мы увидели приближающуюся к нам приезжую женщину. На этот раз её светлые волосы были схвачены резинкой. Марко спрятал ружьё под штаны и рубашку, а я подумала: «Этот парень когда-нибудь застрелится по глупости», но слова новенькой отвлекли меня от этой мысли.

«Кто опять размалевал фасад моего дома?» Мы оба молчали. «Я спрашиваю: кто из вас только что оставил