они, они, эти подонки». Она говорила про нас, сволочь такая, однако жители посёлка уже начали оплакивать Эстебана. И это напомнило мне день, когда в школе нам объявили, что уборщица Росалия ушла и больше не вернётся, а мы всем классом расплакались, потому что любили её. И тогда я заглянула в глаза блондинке, на этот раз отнюдь не с наивным выражением, а со всей возможной искренностью, и в моей голове не возникла картина скачущих лошадей, а появились дохлые зайцы, которых я убрала с коврика светловолосой женщины. Мне подумалось о многом, о стольких вещах, сеньор, что на мгновение захотелось её укусить – так она меня разозлила, сеньор, и сказать ей: «Что ты плетёшь, ты ведь никого не застала у своего дома». Однако мой запылавший желудок подсказывал мне: «Убирайся из этой деревни, уезжай, уезжай».

Эстебана доставили в больницу, и, как потом рассказывали, он поступил в отделение неотложной помощи уже мёртвым. Но вряд ли он был настолько мёртв, потому что через два дня вернулся в наш посёлок, и, когда появился на площади, жители окружили его, чтобы полюбоваться им, поскольку, что ни говори, а ему повезло так повезло – он выжил и на этот раз. Похоже, заряд вошёл и вышел через тело Эстебана, не причинив серьёзных повреждений, и лишь пробил грудную кость, но не задел ни сердце, ни лёгкие. К тому же, словно его спина была предупреждена о предстоящем испытании, перенесённое в детстве смещение позвонков спасло его от прикованности на всю жизнь к постели. Конечно, сеньор, после стольких переходов от смерти к жизни и обратно голова Эстебана помутилась, и разум покинул его. Ведь первое, что он сказал, вернувшись в деревню: выжил он, дескать, благодаря тому, что укротил лес, стреляя по его кустам. Лес, мол, и даровал ему жизнь до той поры, пока весь мир не покончит самоубийством.

Снова явился мэр, чтобы лично убедиться в стойкости тела Эстебана. По прибытии он проложил себе путь к Эстебану, раздвигая руками собравшихся, а затем обнял Эстебана по-мужски, несколько раз похлопав его ладонями по спине. Он изрёк: «Ты просто чудо, Эстебан, ты чудо» – и повернулся к людям с видом некоронованного короля или реки, считающей себя морем. И потом заявил: «Господа, конец света хочет застать нас живыми». А Каталина, Марко, Хавьер и я наблюдали за этой сценой со скамейки у входа на кладбище, глядя в сторону площади, прищурившись от яркого солнца, светившего прямо в лицо. «Мы пропадём здесь не только из-за жуткого леса, но и при таком мэре», – сказала я, но никто меня не поддержал, даже не взглянул на меня и не улыбнулся.

После того несчастного случая Каталина вернулась в свой вонючий дом одна, и мы не видели её до упомянутого утра, когда она пришла, чтобы посидеть с нами на скамейке. А Марко родители выгнали из дома, и последние ночи он провёл с Хавьером и жеребёнком, образ которого приняла его мать, в маленьком домике. С тех пор моя мать не разговаривала со мной и отворачивала лицо Норы каждый раз, когда та пыталась смотреть на меня, потому что из-за всего случившегося я вдобавок забыла вовремя выйти к фургону с хлебом и в результате оставила посёлок без хлеба на пару дней.

Сидя на той скамейке и размышляя над сказанной мэром чушью про конец света и незнамо что ещё, я подумала: да, возможно, он прав, и конец света будет состоять в том, чтобы остаться в живых многократно. И это заставило меня задуматься о моей сестре, о том, что она всё ещё жива, даже будучи мёртвой.

И как раз здесь, сеньор, в этой части моей истории, в начале августа, когда я уже осознала, что пожар в моём желудке был платой за решение отложить отъезд из нашего посёлка, я поверила, что действительно миру пришёл конец. Мой собственный смех, исходивший раньше из меня, стоило мне услышать о конце дней, уже больше не раздавался, и я не находила его в себе. Однако в действительности наступление конца света не имело ничего общего ни с тысячей смертей Эстебана, ни с внезапной любовью Хавьера, ни с тем, насколько кротким стал Марко после случая с ружьём: он перестал быть быком и снова стал ранимым, как в детстве. Ни с тем, что Каталина после разрыва с Мигелем снова принялась прикрывать свой шрам. Нет, это было связано с моим домом, с лесом, да, с лесом, и с верой в то, что Нора на самом деле и была моим концом света и концом света сама по себе. «Он разлюбил нас, Лея, этот посёлок разлюбил нас», – сказал наконец Марко.

Горе ты моё

Завидев кого-нибудь из нас на улице, жители посёлка скрывали свои упрёки в наш адрес покашливанием, но мне, сеньор, приходилось слышать такие эпитеты, как «ублюдки» и «подлецы». Мать пожаловалась мне, что продажи продуктов в лавке, и без того небольшие, сеньор, падают ещё заметнее, когда там работаю я. И хотя ненадолго, но крошечный посёлок нас возненавидел. «А всё потому, что они поверили новенькой, окрестившей нас злыднями, – сказала я однажды Каталине. – Не зря я твердила тебе, что ничего хорошего после их приезда ждать не приходится». А Каталина, которая с тех пор как перестала выставлять напоказ свою хромоту, была похожа на лампочку, готовую перегореть, прошептала: «Негодяи, суки, свиньи, подонки». Единственным, кто не присутствовал при инциденте с Эстебаном, был Хавьер, но он молчал, как всегда, сеньор, и мне показалось, что слёзы Каталины истощают моё терпение, а закрытый рот Хавьера вызывает дрожь. Он не сомневался, что это был несчастный случай, сеньор, и более того, он сразу же пустил Марко жить в свой дом. Но я-то, повидавшая, сколько крови содержит тело человека, засомневалась, есть ли у Хавьера хоть капля крови. «Хавьер, твоя проблема в том, что у тебя, наверное, вместо крови мёд, вот почему ты так медлителен и неразговорчив». Хавьер взглянул на меня и рассмеялся, и его смех, сеньор, растопил меня, как водяная баня – леденец. Что меня раздражало в нём, так это отсутствие желания выступать в нашу защиту. Я-то надеялась, что он попросит у меня пустые ящики из-под фруктов, сложит их посреди площади друг на друга, как Марко складывал дохлых зайцев, залезет наверх и крикнет всем присутствующим: «Глупцы, это был несчастный случай!» Потому что я бы так и сделала, но, конечно, сеньор, ему такое не