А когда поняла, заволновалась, стала требовать восстановления границ. Но Э. Я. отказался от разговоров на эту тему. «Обыкновенные люди… в общем, напоминают прежних… квартирный вопрос только испортил их…»

Верность жизненным принципам

Нашему дому была уготована судьба пограничного объекта с домом отдыха Госстроя. На нас кончался поселок, дальше стояли ворота, закрытые на замок. То есть с одной стороны располагался цвет советской интеллигенции. Люди, составлявшие этот цвет, назывались разными интересными именами, детально характеризующими свое время: «пайщиками», «членами ДСК».

Иногда на собраниях их называли «неплательщиками» и даже «злостными неплательщиками», «должниками», «платежеспособными», «неплатежеспособными». Их имена знала вся страна: гроссмейстер Александр Котов, академик Виктор Виноградов, журналист Олег Писаржевский, кинооператор Роман Кармен, сценарист Алексей Каплер, литературовед и переводчик Николай Вильмонт, кинорежиссер Михаил Ромм, писатели Григорий Бакланов, Владимир Россельс, Михаил Червинский, Юрий Бондарев, Юлиан Семенов и т. д. А с другой стороны находился сказочный дом отдыха Госстроя.

Это совершенно райское место, куда мы в то далекое время имели возможность приходить, представляло собой большую ухоженную территорию с красивым, в классическом стиле, двухэтажным белокаменным зданием с колоннами на высоком берегу Десны. От дома к реке вела широкая каменная лестница в три пролета, внизу была лодочная станция. Вдоль берега шла прогулочная дорожка, отделенная от реки низкой белой балюстрадой. На острове в середине реки были круглые беседки с колоннами. Этот остров с берегами соединяли три мостика – один из них был крошечной копией Крымского моста. По другую сторону реки был пионерлагерь «Высота» – огромное квадратное деревянное сооружение.

Кроме этого, по архитектурно-ландшафтному проекту по широкому склону были высажены рядами сначала липы, потом березы, потом ели – три ленты разного зеленого цвета. Они тоже отражались в воде. Вот такая красота находилась у нас за забором, откуда приходили мой товарищ

Встреча Нового года в Красной Пахре. С Марком Минковым, Павлом Чухраем, Ириной Шток, Евгением Баранкиным. 1970-е

Саша Адабашьян, ставший впоследствии известным киносценаристом и режиссером, а тогда имевший прямое отношение к Госстрою СССР. Наша разновозрастная команда, руководимая «проказником» Володей Долинским, ставшим известным актером театра и кино, делилась на старших – Андрея Миронова, Шуру Червинского, Сашу Кармена и моих ближайших друзей – Романа Шейнина и Феликса Россельса с которыми устраивались пинг-понговые турниры, походы на реку и т. д. Все они приходили к нам на веранду, устраивая различные «праздники» для посвященных. Все это осталось только в памяти. Родители закрывали глаза на наши легкие выпивания и гуляния, особо не вмешиваясь и не контролируя. К нам практически ежевечерне приходили соседи и друзья, тепло относившиеся к Моне и его творчеству, а он, отвечая взаимностью, садился за инструмент, мама накрывала «закусон», все пели и веселились, иногда до поздней ночи…

Модест, прошедший войну и будучи человеком крайне прямым, порядочным, при этом свято верившим в дружбу, не любил все «противозаконное». Под этим подразумевалось, например, принятие кого-либо «по блату» в очередь на кооперативное жилье со стороны, по звонку. В то время когда его избрали председателем кооператива, «нужных людей», например из Министерства культуры, не могли протолкнуть на композиторские метры. Он честно отметал недостойных и идущих в обход очереди. Но когда строительство стало набирать обороты и замаячили ордера, его поблагодарили и быстренько переизбрали на более прагматичного председателя. Параллельно начинали вычеркиваться из репертуарных листов его произведения, перестали передаваться по радио, его песни исчезали с телевизионного экрана по каким-то непонятным для него причинам и вполне ясным для всех, кто был знаком с его принципиальной деятельностью на благо СК СССР и коллег.

Модест несколько раз не получал звание «Заслуженный деятель искусств РСФСР». Где-то в таинственных этажах власти, курирующих культуру, считали несвоевременным, недостойным или еще чем-нибудь. Отец переживал, расстраивался. И вот наконец с дружеской поддержкой моего товарища Алексея Николаевича Шибанова, трудившегося в этот период на Старой площади в аппарате ЦК КПСС референтом в отделе, композитор, песни, которого пела вся страна, уже тяжелобольной, получает наконец в 1976 году это отличие. Но порадоваться по-настоящему уже не сумел и зимой следующего года скончался.

Сидим с писателем Григорием Баклановым у него на участке, выпиваем, поминая Модеста, с которым у него сложились теплые отношения еще с тех пор, когда он вместе со своим ближайшим другом-фронтовиком и тоже артиллеристом Юрием Бондаревым стали частыми гостями на нашей, соседской с ними, даче. Пройдут годы, жизненные взгляды разведут их по разным сторонам идеологических баррикад, и дружба закончится, а пока слушаем песни Мони, записанные на магнитофонную ленту. Григорий Яковлевич говорит, что создана целая система передачи из поколения в поколение понятий о добре и зле, понятий о благовидных поступках и неблаговидных. Это называется «воспитание». Человек не рождается мерзавцем, он просто бывает дурно воспитан.

Все-таки на этом свете есть очень много порядочных людей. А те, что совершают неблаговидные поступки… так лучше не иметь с ними дело, не знакомиться.

«И что нельзя беречься…»

Среди наших друзей были Татьяна Правдина и Зиновий Гердт – Зяма, как его звали друзья и домашние. Неординарный, замечательный человек. Тонкий, добрейший, удивительно душевный, знакомый с Исидором Штоком еще с довоенной поры, он в 1953 году в его «Чертовой мельнице» у Образцова в кукольном театре исполнил роли Черта первого разряда и Люциуса. Уже закончилось «дело врачей», но «оттепель» еще не наступила. И этот спектакль был идеологическим прорывом на театральной сцене Москвы.

А спустя восемь лет в спектакле «Божественная комедия» блестяще сыграл Адама, наивного и непослушного, стремящегося жить своим умом, без оглядки на авторитеты и указания сверху. Прекрасный актер, на творческих возможностях которого строился почти весь репертуар кукольного театра. Проникновенный драматический артист и, конечно, потрясающий чтец.

В 1963 году его друг Давид Самойлов написал стихотворение «Давай поедем в город», которое он исполнял на одном дыхании, придавая тексту особенную интимность и глубину.

Дина Рубина написала позднее:

«Это бенефис Зиновия Гердта в 1996 году… все еще живы…

Уставший, уже уходящий Зиновий Гердт читает “Давай поедем в город” Давида Самойлова. И как читает! “О, как я поздно понял, зачем я существую…” Спустя несколько недель после смерти Зиновия Гердта я смотрела по телевизору его последний вечер. Сцену, усыпанную опавшими осенними листьями, взгляд Гердта – трагический, устремленный уже куда-то поверх людей, – взгляд человека, осознающего свой уход. И последнее героическое усилие – когда он, уже не встававший две недели, вдруг поднялся с кресла, сделал несколько шагов по авансцене и с неистовой силой подлинного таланта прочел стихи Давида Самойлова: