Это была жизнь без гарантий.

Бобби встретили в аэропорту «Айдлвайл» (впоследствии переименованном в международный аэропорт Джона Ф. Кеннеди) его мать, сестра Джоан и Норманн Монат, редактор из Симон & Шустер, почти подготовивший первую книгу Бобби с его комментированными партиями, названную «Партии Бобби Фишера». «Худой, как щепка», — произнесла Регина при виде знаменитого сына, и едва не заплакала. Все четверо загрузились в лимузин и по дороге в Бруклин Монат рассказывал Бобби о книге, спрашивая, не стоит ли чуть задержать ее выпуск, дабы включить еще и партии из межзонального. В своей оригинальной концепции книга должна была содержать тринадцать партий и имела рабочее название «Тринадцать партий». Идея была в том, чтобы упор сделать на выступлении Бобби в чемпионате США 1957 года, причем все партии из него давались с примечаниями тинэйджера. Позднее добавили «Партию столетия» из 1956 года. При включении партий межзонального турнира книга приобретет необходимую солидность, и, вероятно, будет дороже стоить. Даже с партиями межзонального объем книги составлял всего 96 страниц. «Тринадцать партий», если она оставалась в прежнем варианте, по объему едва превышала бы брошюру.

По прибытии в Линкольн-плейс Бобби взлетел к себе через три лестничных пролета, распаковал сумку, отдал матери шарф, купленный в Брюсселе («Выглядит по-континентальному», — коротко бросил он, когда она его примеряла) и спустя двадцать минут вышел из дома. Монат подвез его к дому Коллинза, и через несколько секунд Бобби и Джек уже анализировали его партии из турнира. Бобби оставался у него долго, вскоре начали прибывать гости, чтобы поздравить его, что-то съесть и обсудить поражения от Бенко и Олафссона. Вечер увенчала дюжина пятиминуток, сыгранных Бобби почти со всеми из присутствующих, по очереди.

С опозданием на несколько дней Бобби пошел в «Эразмус»-школу, и поскольку пять курсов были особенно трудными — с каждым из них была связана необходимость сдавать еще и регентские экзамены, он очень быстро отстал. Но школьные преподаватели отнеслись к нему более чем мягко, и вместо критики ввиду посредственности некоторых его работ наградили золотой медалью за то, что он стал самым молодым гроссмейстером в истории шахмат. Кроме того, о Бобби рассказала школьная газета «Датчмен», укрепив его статус школьника-знаменитости.

Через шесть дней после возвращения Бобби в США маршалловский клуб осуществил свое намерение и организовал в его честь прием, на котором присутствовало более ста гостей. Президент клуба д-р Эдуард Ласкер приветствовал всех, а затем приступил к длинному перечислению достижений Бобби, к чему сам виновник торжества остался вполне равнодушен. Он играл в это время в быстрые шахматы на боковом столике с несколькими молодыми мастерами.

Наблюдать за тем, как Бобби играет блиц, само по себе было интересно, даже если отставить в сторону глубину партий. Для него такая игра была подобна уличному баскетболу: допускался «звон». За доской, играя блиц, Бобби был в своей стихии, как Майкл Джордан, взмывающий к кольцу. Он щелкал костяшками пальцев и начинал веселую стратегию запугивания:

«Кого ты хочешь обыграть? Меня?!»

«Хрусть! Цап!»

«Да я тебя раздавлю, раздавлю!»

[С фальшивым русским акцентом) «Ты есть таракан. Я — слон. Слон наступай на таракан».

Он поднимал фигуру и едва ли не метал ее на нужное ноле, словно дротик в глаз быка; и она, как заколдованная, опускалась ровно в центр клетки. У него были длинные, проворные пальцы, и когда он делал ход, рука сбрасывала фигуру с изяществом пианиста, исполняющего классическое произведение. Если он делал слабый ход, что случалось нечасто, то выпрямлялся, втягивал воздух, а затем издавал звук, похожий на шипение змеи. В нескольких случаях, когда он проигрывал, то толкал с негодованием фигуры в центр доски, его ноздри раздувались, словно от дурного запаха. Он утверждал, что может определить силу игрока по тому, как тот передвигает фигуры. Слабые обращались с ними неловко и неуверенно, сильные действовали уверенно и изящно. Иногда в пятиминутке Бобби вставал и уходил к автомату с содовой, покупал себе безалкогольный напиток и возвращался к столику, «потеряв» 2–3 минуты. И всё равно выигрывал.

Через неделю Бобби снова посетил маршалловский клуб, чтобы принять участие в еженедельном блиц-турнире, окрещенном «Вечерний “рапид” во вторник» в знак уважения к скоростной системе метро Нью-Йорка. Бобби поделил 1-е место с Эдмаром Меднисом, оба набрали по 13,5 очков. Забавно, но единственное поражение Бобби нанес его ментор Джек Коллинз.

Отношения у них были непростыми. Для Коллинза Бобби представлял собой вторую реальность — карьера мальчика давала ему «законный» шанс вознестись на тот уровень шахмат, который иначе оставался для него недоступным. Но Коллинз также выказывал по отношению к мальчику отцовские чувства, гордясь его достижениями. Он хотел видеть в Бобби приемного сына.

Бобби смотрел на их отношения иначе. Он не считал его вовсе заменой отцу, но видел в нем друга, несмотря на тридцать пять лет разницы. Его сестра Этель также виделась ему подругой, и он иногда проявлял к ней больше тепла. Бобби всегда чувствовал себя с ними комфортно, и однажды, когда Регина отправлялась в свой очередной длительный вояж, Этель предложила, чтобы Бобби пожил у них. Их квартира была небольшой по американским стандартам, — даже для двух людей. Добавить третьего было бы чересчур, так что идея ничем не кончилась.

Но Коллинз не догадывался, что у него за спиной Бобби позволял себе иногда язвить на его счет. Критика носила чисто шахматный характер. Несмотря на то, что Коллинз изредка обыгрывал Бобби в блиц и даже в тренировочных партиях с часами (в официальных серьезных турнирах они никогда не встречались), мнение Бобби о классе игры ментора — и это часто случалось не только с Бобби, но и другими шахматистами — напрочь стало привязанным к его официальному рейтингу.

«Какой твой рейтинг?» — один из первых вопросов, задаваемых игроками при знакомстве, и тот, у кого рейтинг меньше, должен быть готов к снобистской реакции и даже к тому, что его станут избегать, как человека другой касты. Рейтинг Фишера достигал отметки 2780, рейтинг Коллинза никогда не превышал 2400 — космическое расстояние, делавшее результат предсказуемым. Если бы разница их рейтингов была небольшой, вероятно, Бобби относился бы к Коллинзу с бо́льшим уважением. Раймонд Вайнштейн, сильный международный мастер и ученик Коллинза писал, что он испытывал благоговейный страх перед учителем, пока не услышал злые ремарки по его адресу из уст Фишер.

В дополнение к разнице в рейтингах, Бобби не нравилось, что Коллинз получал паблисити, как его учитель, и что толпы шахматистов стремились попасть к нему на уроки в надежде стать новыми Фишерами. Бобби, вероятно, по причине нужды, испытанной в детстве, ненавидел, когда другие делали деньги на его имени. Как выразился однажды нью-йоркский мастер Аса Хоффманн: «Если кто-то готов заплатить 50 долларов за автограф Бобби Фишера, и вы собираетесь привести за 5 баксов этого собирателя к нему, Бобби захочет и эти 5 баксов, иначе откажется и от 50-ти».

Михаил Таль был известен своим неприятным буравящим взглядом, некоторым он казался зловещим. Глубоко посаженными, почти черными глазами он буквально впивался в противника, словно — как кто-то искренне считал — стараясь гипнотическим воздействием вынудить его ошибиться. Американец венгерского происхождения Пал Бенко однажды нацепил солнечные очки, играя с Талем, в качестве защитной меры.