В марте 1917 года состоялся дебют Пауля в Берлине, в Beethoven-Saal. Столица Германии в то время была одним из главных мировых музыкальных центров, а берлинцы обожали музыку. В 1939 году в городе существовал 81 оркестр, 200 камерных групп и около 600 хоров. Быть хорошо принятым в Берлине или Вене означало иметь успех на мировой сцене. Пауль не бывал в Берлине с тех времен, когда учился банковскому делу, и теперь испытывал смешанные чувства. Ему нравилась музыка, но он высмеивал пансионы на Курфюрстендамме и Тауэнцинштрассе как «отвратительные места, полные дешевых безделушек, дешевых картин, непригодные для жизни и в то же время вычурные; средний класс в худшем смысле этого слова»[203].

Он ожидал увидеть наполовину пустой из-за плохой рекламы зал, но был аншлаг, а публика была искушенной и благодарной. Когда Пауль вернулся в Вену, Гермина и мать устроили ему настоящий допрос — как все прошло. Из-за патологической потребности в личном пространстве он им ничего не сказал, и понадобилось пять дней, чтобы выяснить по его веселому настроению, что выступление прошло с огромным успехом. Гермина радовалась за брата. Она считала, что берлинцы оценили именно игру на фортепиано, не то что ужасные венцы, которые всегда больше интересовались культей его правой руки, чем музыкой. «И это действительно кое-что!»[204]— говорила она.

Смерть императора Франца Иосифа 21 ноября 1916 года лишь ослабила австрийский боевой дух. Он правил шестьдесят восемь лет, и несмотря на отвращение к нововведениям и одержимость щепетильным соблюдением протокола двора, которую нещадно высмеивали, долгий срок правления обеспечил ему авторитет вкупе с ощущением родства и привычкой. Возможно, он символизировал больше, чем на самом деле достиг, но, по крайней мере, пока он правил, в Австрии и шестнадцати подчиненных землях воцарился долгий период мира и стабильности. Стефан Цвейг назвал время перед Первой мировой войной, когда он рос, «золотым веком надежности», и мало кто в 1916 году помнил другую Австрию, но к ноябрю люди были измучены войной и пали духом. Ни звук трубы, ни похоронное великолепие не могли пробудить их от несчастного оцепенения или восстановить былую национальную гордость. Все, за что боролась и что защищала армия, казалось утерянным безвозвратно. Комфортная, стабильная эпикурейская легкая жизнь австрийского народа, покосившаяся в буре двухлетней войны, стала теперь, после смерти восьмидесятилетнего императора, «вчерашним миром».

Витгенштейны, будучи главным образом монархистами, аристократами не были и не вращались в придворных кругах. Некоторые потомки Карла верят, что ему предложили добавить к фамилии дворянское «фон», но он отказался по нравственным соображениям. В действительности же он считал, что австрийский истеблишмент его недооценивал, и очень гордился малейшим проявлением внимания от Габсбургов. Он был счастлив, когда император однажды отметил его выправку во время верховой езды, и питал большие надежды на королевский визит на одну из своих фабрик. Когда его сыновья были маленькими, Карл поднимал их за уши. Если они молчали, он восклицал: Hochgeboren! (высокородный!), а если плакали или взвизгивали от боли, кричал: Nichtgeboren! (низшего класса — буквально «не рожденный»).

Если Гермина и Пауль чувствовали, что со смертью императора уходит эпоха, они никак этого не показывали. И все же они сознательно пытались отстраниться от прошлого тем, что сделали перепланировку в обоих дворцах и отремонтировали их — и на Аллеегассе, и в Нойвальдэгге. Гермина надеялась, что новая обстановка поможет маме «отпустить папу», но в конечном итоге все братья и сестры были рады избавиться от некоторых декоративных напоминаний о властной личности Карла.

На место императора взошел его внучатый племянник, эрцгерцог Карл фон Габсбург-Лотаринген, император Карл I, как его называли во время его недолгого правления. В первую очередь он попытался восстановить мир, но к концу 1917 года добился успеха лишь в том, что уступил большую часть австрийского военного командования немцам. Тем временем на восточном фронте его потрепанная и павшая духом армия чудом умудрилась одерживать победы над русскими. Это была заслуга скорее внутренней политики России, чем превосходства австрийской армии. Февральская революция свергла царский режим, и новое Временное правительство, чтобы сохранить популярность, приказало наступать по всему галицийскому сектору. Через десять дней стремительного наступления изнуренные русские солдаты вдруг потеряли свой пыл и отказались сражаться. Австро-немецкие войска разбили их в яростной контратаке, заставив отступить на позиции в 250 километрах к востоку. Из-за такого ужасающего унижения многие в Москве стали требовать немедленного окончания войны, и когда глава Временного правительства Александр Керенский отказался капитулировать, последовал хаос. Латыши, эстонцы и литовцы требовали независимости от России, в то время как бывшие в силе большевики, которые ратовали за завершение войны, быстро захватили контроль после так называемой Октябрьской революции. Через два месяца, 15 декабря, нарком Ленина Лев Троцкий фактически завершил участие своей страны в войне, подписав перемирие с Центральными державами в Брест-Литовске.

Эти великие события неизбежно оказывали влияние на жизнь каждого из братьев Витгенштейн. Людвиг с сослуживцами во время июльского наступления отступили с передовой позиции в Буковине на западную сторону реки Ломница, и когда запал русских внезапно иссяк и началось наступление Австрии, он принимал участие в контратаке, помогая вернуть сначала Черновцы, а потом, в конце августа, город Боян — за что его снова наградили. Когда русские наконец вышли из войны, австрийские силы смогли переключиться на восточный фронт, южнее, и весной 1918 года Людвига перевели на альпийский фронт недалеко от Азиаго в провинции Виченца.

Пренебрегая угрозой казни, Пауль собирался вернуться на войну, как только приехал в Вену в ноябре 1915 года, и, как и брат, требовал отправить его туда, где будет опаснее всего. Однако, в отличие от Людвига, его мотивы вернуться в бой были исключительно патриотическими и не имели ничего общего с духовным самосовершенствованием. Когда в марте 1916 года Пауля наградили медалями, его отправили в отставку с ежегодной пенсией в 1696 крон, но он не желал с этим смириться. Он рвался сражаться, долго уговаривал генералов в венском клубе, держал за пуговицу своего красноносого дядю, генерала кавалерии в отставке Иосифа фон Зиберта, и, наконец, получил свою повестку в августе 1917 года. Мать и сестры поддержали его решение, хотя Гермина надеялась, что его отправят не слишком близко к линии фронта. «Неизвестно, что для Пауля лучше, — писала она. — Что будет означать для него новое ранение теперь, когда он только наполовину человек; едва ли стоит говорить о том, как сильно он любит играть на фортепиано. Он живет только этим»[205]. Его направили в штаб-квартиру армии в Филлахе, в Каринтии, и он немного «расстроился, ведь там было не так опасно».