– Как… всегда? А почему ты мне ни разу этого не сказала?!

– А должна была? Мне казалось, это и так понятно – стала бы я с тобой спать, если бы не любила! А ты что думал?

– Я? Ты знаешь, мне сейчас кажется, что я вообще не думал. Судя по всему, утратил эту способность еще в младенчестве. Господи, какой я идиот! Прости меня!

– Ладно, – сказала Каринка важно. – Так и быть. Мы с Павликом тебя прощаем.

– С Павликом?

– Ага! Здорово я придумала? Павлик! Тебе нравится? Ты Дмитрий Павлович, а он будет Павел Дмитриевич, а если у него тоже потом мальчик родится, получится опять Дмитрий… Павлович… Дим, ты что?!

Он так сильно ее обнял, что Каринка слегка задохнулась, но тут же отпустил и уткнулся носом ей в живот, потом поднял голову, и она улыбнулась: такое изумление было у него в глазах:

– Я его чувствую. Он толкается. Павел Дмитриевич!

– Это он тебе радуется.

Она его любит! Она решила назвать мальчика Павликом! Господи, и о чем он все это время думал?! О чем, о чем… Об Анне, конечно. Просидев три часа в машине под окнами Анны, он вернулся к ней, охваченный стыдом и раскаянием: Димка представил свою Ирку, окруженную кучей родственников – любящий муж, две бабушки, дедушка, брат, и все прыгают вокруг нее и Дениски, а она еще стонет, что замучилась и устала, а как же тогда справлялась Анна?! Совершенно одна, с ребенком, рядом с умирающим человеком? А Димка в это время в общем-то прекрасно жил, упиваясь собственными страданиями! Вот черт! И он вернулся, полный решимости все исправить, начать сначала, помогать, оберегать и любить.

Но рано утром Анна его выставила, чтобы Женечка не задавала вопросов, и Димка с трудом дожил до выходных – Женечку забрала бабушка, и они провели вместе два совершенно безумных дня. Потом ему досталась всего одна суббота, а в следующий раз пришлось уехать еще вечером, потому что Анна ждала заказчика. Он видел, что никак не может вписаться в ее налаженную жизнь – так же, как не вписывался в ее крошечную квартирку. Анна как-то не принимала его всерьез и относилась почти так же, как к Женечке, словно он все еще был тем мальчиком, который играл в индейцев в зарослях малины. Да он и сам чувствовал себя примерно так, как в малиннике – жарко, сладко, больно от колючек и… оскомина во рту.

Все чаще он вспоминал Каринку, которая сравнила его страсть с наркотической зависимостью – похоже, она была права. И когда Анна сказала ему: знаешь что, давай мы немножко отдохнем друг от друга – Димка неожиданно испытал облегчение. А потом он так легко согласился с ее решением расстаться, что даже сам удивился: неужели… выздоровел? Неужели прошел этот морок, который так долго его мучил? Анна его отпустила – и он взлетел, как взлетает воздушный шарик, выпущенный из рук. И вдруг оказалось, что уже зима, на носу Новый год, все тащат елки, покупают подарки, жизнь продолжается! Димка наслаждался вдруг обретенной свободой – было так странно просто бродить по улицам, разглядывать витрины, обдумывать подарки, улыбаться встречным девушкам…

В прошлом году они с Каринкой были на новогодней ярмарке и там вдруг увидели, как большой черный конь в яркой сбруе, на котором две предприимчивые девушки за деньги катали детей, вырвался и поскакал неизвестно куда, взбрыкивая и перемахивая через сугробы и ограды. Девушка бежала за ним, дети кричали, машины гудели, а конь радостно скакал, счастливый и свободный. Вот так Димка себя и чувствовал. Без уздечки.

Он все время думал о Каринке – нет, не так: мысли о Каринке были запрятаны в потайном уголке сознания, как некие драгоценности, и время от времени он проверял: на месте сокровище или нет? Все было цело. Но Димка так давно ее не видел, что боялся ехать – а вдруг… Что вдруг, он и сам хорошенько не знал, но вдруг?! И вот приехал. Здравствуйте.

Каринка угнездилась поудобней, прижалась к его плечу, а Димка взял ее руку и долго рассматривал, потом поцеловал ладошку и сказал:

– Знаешь, что я придумал? Давай ты переедешь к нам? Прямо завтра, а? А то мне сюда так далеко ездить, потом там мама, и ты не будешь одна, а то я буду беспокоиться, как ты тут и все такое…

– Давай. Только я твоей мамы боюсь – что она про меня подумает?

– Она все правильно подумает! Она у меня хорошая и умная. Это сын у нее – придурок, а мама вполне нормальная. И вообще, нам давно пора пожениться.

– Ты что?! Я не могу жениться с таким животом! Давай потом!

– Когда потом? С ума сошла? Я что, должен буду Павлика потом усыновлять, что ли? Хватит с меня… Женечки…

И он, путаясь, запинаясь и морщась от неловкости, рассказал Каринке про встречу с Анной и про Женечку.

– Ей уже четыре года, представляешь! А я и не знал ничего! Ты… позволишь мне… с ней видеться?

– О чем ты спрашиваешь, конечно! Женечка! Значит, у Павлика уже есть сестра, как хорошо!

– Карин, ты… ты просто… я не знаю… Ангел какой-то. Прости меня!

– Да ладно. А почему ты с ними не остался?

– Я ей совсем не нужен, как оказалось.

– А она тебе?

– Она… Ты знаешь, я… Я был ею болен. Я не знаю, окончательно выздоровел или нет, только…

– Только что?

– Только рядом с ней я все время хотел умереть. А с тобой я хочу жить.

За окном медленно падали крупные хлопья рождественского снега, а в доме напротив – через гаражи и детскую площадку – в маленькой квартирке на шестом этаже пахло елкой и мандаринами, горели разноцветные гирлянды, и мама в смешной майке с двумя пингвинами, большим и маленьким, читала своей дочке «Айболита», улыбаясь каким-то своим тайным мыслям.

Дождливым вечером в начале октября Лия Сергеевна сидела в маленьком кафе и пила капучино, отламывая по кусочку от свежего миндального круассана, лежащего перед ней на тарелочке. К нему, правда, прилагался ножичек, но попробуй отрежь хоть что-нибудь от этой мягкой и одновременно хрупкой выпечки, внутри которой еще и миндальный крем! На самом деле это было даже не кафе, а булочная-кондитерская «Бриошь», которую Лия Сергеевна присмотрела еще в первый раз. По пути от метро к институту, куда Лие удалось устроиться на работу, попадалось много разных заманчивых магазинчиков – денег у нее, конечно, кот наплакал, но полюбоваться-то можно! Вот и сегодня она вволю поиграла в разные туфельки и сапожки в обувном бутике, а потом зашла сюда. Уж кофе-то с круассаном она может себе позволить! Хотя и дорого.

Лия Сергеевна работала простым научным сотрудником в небольшом московском музее – вернее, не московском, а федеральном. Разница существенная: «федералам» платили гораздо меньше, чем «москвичам». Лия, конечно, пыталась подработать: какие-то лекции, экскурсии, переводы и статьи – курочка по зернышку клюет. А теперь вот недавняя знакомая Зоя Марковна взяла Лию к себе на кафедру: читать первому курсу лекции по истории искусства – сначала русского, потом западноевропейского, в котором Лия Сергеевна, честно говоря, разбиралась гораздо лучше, поскольку защитила диссертацию по французской живописи XVIII века. Ну ничего, как-нибудь! С экскурсиями-то она справлялась. Первые два занятия Лия подготовила, а дальше – по ходу дела. «Не волнуйтесь так, все равно студенты знают еще меньше!» – утешала Лию Зоя Марковна. Студенты были вечерники, вполне взрослые люди.