Это было для Леры как гром среди ясного неба. Даже подробности от гада Таловерова были ей не нужны: все и так было ясно. Но как же она-то ничего не знала – вот что было ей совершенно непонятно!

«Вмешиваться не хотела! – с ненавистью к себе думала Лера, на бешеной скорости выезжая на Беговую. – Неудобно было лезть в его дела, благоговение… Дура, больше ничего! Теперь тебе зато удобно…»

Но и об этом она думала лишь несколько секунд – только чтобы хоть мгновение не представлять, что теперь с Митей.

«Все-таки этот сказал: со здоровьем, – обрывками вертелось у нее в голове. – Значит, наверное, не в реанимации… Почему не спросила? И почему в больнице даже не знали, кто он?!»

Лере приходилось бывать в Боткинской гораздо чаще, чем хотелось бы. Ей еще десяти не исполнилось, когда маму положили сюда впервые и Лера носила передачи, стояла под окнами… Поэтому она знала, где какое отделение находится, и сразу побежала в травматологию.

– Состояние средней тяжести, – ответила из окошка регистратуры молоденькая девочка. – Да нет, не в реанимации, женщина, не волнуйтесь. Просто ему операцию сделали, какое же может быть состояние?

Лера вспомнила, как точно так же поднималась по лестнице, шла к кабинету завотделением, когда ночью увезли маму… Вспомнила – и мысленно перекрестилась от этого неожиданно пришедшего сравнения.

Конечно, она была не первая задыхающаяся женщина, входившая в этот кабинет, и на интеллигентном лице молодого заведующего, едва она назвала себя, тут же установилось успокоительно-твердое выражение.

– Присядьте, присядьте, пожалуйста, – предложил он. – Воды дать вам?

– Не надо, – покачала головой Лера, по-прежнему стоя у двери. – Вы извините, я потом к вам зайду, а сейчас – к нему. Вы мне скажите только…

– Ничего страшного, – предупреждая ее вопрос, ответил заведующий. – По нынешним временам супругу вашему, можно сказать, повезло. Знаете, в каком состоянии людей привозят, если вот так вот, ночью на пустыре?.. Позвольте, я вас провожу до палаты, – сказал он, галантно открывая перед Лерой дверь. – Ногу мы ему сразу прооперировали, железок немножко вставили, по последним европейским технологиям, – бодро продолжал врач, идя рядом с Лерой по коридору. – Черепно-мозговой травмы, можно считать, нет, хотя сотрясение, конечно, сильное. Ребра срастутся, лицо заживет – в общем, не о чем беспокоиться!

Хорошо ему было говорить – а Лера едва на ногах держалась, войдя в палату! Ничего она уже не слышала, никого не видела – только Митю…

Он лежал на самой дальней кровати, у окна, и она могла бы его не узнать – если бы вообще могла его не узнать… Лера стремительно прошла через всю, довольно большую палату и присела на край Митиной кровати.

Глаз его почти не было видно: они заплыли черно-синими кровоподтеками. Митино лицо испещрено было ссадинами, а разбитые губы вообще едва угадывались. Лера боялась прикоснуться губами к его лицу, но ей хотелось прикоснуться – чтобы почувствовать, что оно все-таки живое.

Она взяла его руку, лежащую поверх одеяла и, приложив к своей щеке, заплакала.

Если бы Лера увидела мертвенную неподвижность в Митиных чертах, она не смогла бы заплакать – наверное, омертвела бы и сама. Но лицо его, так ужасно разбитое, было живым, и рука его была живою, и гладила ее по щеке – и Лера плакала неудержимо, всхлипывая, вздрагивая и не вытирая слез.

– Митенька… – вырывалось из ее губ сквозь беспомощные всхлипы. – Как же так, Митенька?

Вдруг она увидела, что он хочет что-то сказать – и тут же замолчала, наклонилась к нему, чтобы расслышать. Голос у него был такой хриплый и сиплый, каким она его никогда не слышала, но все, что он говорил, было понятно, и Лера даже угадала его насмешливые интонации – хотя их, конечно, невозможно было различить.

– Ревешь… подружка?.. – спросил Митя, почти не шевеля губами. – Не нрав… люсь… тебе та… кой?..

– Ох, Митька! – Лера невольно улыбнулась сквозь слезы. – Ну как тебе ответить! Хочешь, чтобы сказала: нравишься? Глазам бы моим тебя, такого, не видать!

Она вдруг вспомнила, что уже видела его однажды – конечно, не таким, но тоже с синим, заплывшим глазом, да еще нос тогда распух. Ей было одиннадцать, не больше, а ему, значит, шестнадцать, и Витька Жох ударил его в арке их двора за то, что Митя гулял с рыжей Зинкой Юрченко с Цветного бульвара. Или, может быть, не за это – а просто потому, что Митя был такой, а не другой, и Жох его за это ненавидел.

Лера еще раз улыбнулась, вспомнив тот день – так ясно, как вспоминала все, связанное с Митей. И тут же она увидела, что улыбка каким-то неуловимым образом мелькнула в его едва различимых среди кровоподтеков глазах.

– Что, Мить? – спросила Лера, наклоняясь к нему.

– Вспомнила… Жоха… – сказал он, и она ничуть не удивилась тому, что он догадался.

– Ничему тебя жизнь не научила, мой родной, – сказала Лера, вытирая слезы.

– Может… наоборот – научила… – расслышала она в ответ.

О чем она могла расспрашивать его сейчас – когда губы его еле шевелились и каждое слово, которое ему удавалось выговорить, отдавалось в ней гораздо большей болью, чем в нем самом? Да ей и не хотелось сейчас его расспрашивать. Лера сидела на краю кровати и держала Митину ладонь у своих губ.

Расспросила она его гораздо позже – уже переговорив с ничтожным Таловеровым, о роли которого во всей этой истории она правильно догадалась с самого начала, и даже с милиционерами, нашедшими Митю на пустыре неподалеку от парка Ливнево.

– Если б не машина, мы б его не скоро нашли! – охотно объяснил ей рыжий сержант, которого она разыскала через приходившего к Мите следователя. – А так смотрим – стоит, вся побитая.

– А кто это мог быть? – спросила Лера, уже понимая, какой услышит ответ.

– Ну, нам-то откуда знать? – пожал плечами сержант. – Мы себе патрулировали как положено и меры необходимые сразу приняли. Да ведь он часа три пролежал, да без сознания был, где ж их найдешь!

Это Лера и сама понимала. Но понимала и то, что найти надо. Даже не для мести – хотя каждого из этих подонков она без малейшего сомнения убила бы своими руками, – но для того, чтобы понять: чего ждать дальше? Дурак Таловеров мог говорить что угодно об «исчерпанном вопросе», это вовсе не значило, что так оно и есть.

– Митя, скажи ты мне, ради бога, как это произошло? – спросила Лера.

Она сидела на стуле рядом с кроватью и вглядывалась в его глаза, пытаясь понять, не обманывает ли он ее, чтобы не волновалась.

Прошла неделя, и Митино лицо выглядело уже не так ужасно – или просто она успела привыкнуть? Опухоль почти спала, и оно было теперь не черным, а желто-сине-фиолетовым. Но говорить ему по-прежнему было тяжело из-за сломанных ребер, и температура никак не спадала – блестела в глазах, испариной выступала на лбу. Но из-за температуры Митя как раз говорил быстро, даже лихорадочно.