– Ну, как… – нехотя ответил он. – Остановился на светофоре, подошли, открыли дверцу, повезли на пустырь. И так далее… Милая, грех жаловаться! Руки целы, голова цела – чего больше?

– Может, все-таки перевести тебя в другой корпус? – вздохнув, спросила Лера.

«Другой корпус» располагался в глубине больничной территории, и палаты в нем были исключительно одноместные.

– Зачем? – улыбнулся Митя. – Это было бы просто неприлично, оскорбительно для Нодара Вахтанговича. Он меня отлично прооперировал: нога уже сгибается. И соседи вполне пристойные.

– На скрипке будешь играть, – привела она последний довод. – Там ты никому не помешаешь, тебе разрешат.

– Я и здесь никому не помешаю. Гварнери только не надо сюда приносить, а другую. Все довольны будут, не сомневайся!

Лера как раз сомневалась, чтобы Митин ближайший сосед, алкоголик с многолетним стажем Николай Иванович, которого привезли мертвецки пьяного и который и теперь спал, посвистывая сизым носом, – очень ждал скрипичного концерта. Но у Мити были на этот счет свои наблюдения.

– У Коли довольно хороший слух, – сказал он. – И голос неплохой. Ему тут жена вчера водки принесла, он нам «Хасбулата» исполнял… Что ты смеешься? Консерватория по всей стране таланты разыскивает!

– Тоже нашел юное дарование, – отмахнулась Лера. – А меня, помнишь, в Швейцарию сплавил? – съязвила она. – Говорил: у нас не те условия!

– Так ведь это ты… – Митя так произнес это, что у Леры сердце замерло. – А это я.

– Хорошо ты объясняешь, Митенька.

Лера провела ладонью по его лбу, почувствовала горячую сухость кожи. Она видела, что он устал даже от короткого разговора, что ему совсем не весело.

– Ни с того ни с сего все прервать… – вдруг с горечью произнес Митя. – Когда я отсюда выйду? Работа стоит, все брошено… Концерт для скрипки с палатным хором!

– Выйдешь, Мить, выйдешь. – Лера положила руку ему под голову, слегка покачала, как будто успокаивала ребенка. – Не тюрьма. Вот температура спадет, и сразу я тебя отсюда заберу. Буду сама тебя возить в твой театр, будешь ты сидя дирижировать – какая разница?

Митя закрыл глаза, молча прислушиваясь к Лериному голосу, к покачиванию ее руки.

– Что там Таловеров делает? – вдруг спросил он. – Насчет ограды договорился он, ты не знаешь случайно?

– Случайно знаю, – кивнула Лера. – Не договорился. И не может он договориться насчет ограды. Ничего он не может, Митя, и гнать его надо подальше – сам знаешь, какой метлой.

– Гнать! – невесело усмехнулся он. – Если всех гнать, где других взять?

– Мы потом с тобой об этом поговорим, – сказала Лера. – Как только температура спадет, ладно?

Прежде чем говорить с Митей, Лера поехала в Ливнево.

Было воскресенье; она сама не знала, зачем ей это так уж необходимо. С Таловеровым встречаться было совершенно необязательно: она заранее знала все, что он может сказать, и ей это было уже неинтересно. И вялотекущий ремонт в особняке она тоже видела.

Лера оставила машину у ворот – так уныло смотрелись они на двух столбах, без ограды! – и пошла по широкой центральной аллее. День был пасмурный, особняк отчетливо был виден вдалеке, под широким весенним небом. Лера шла медленно, и медленно вырастали перед нею классически простые колонны, купол над большим залом, широкая лестница с полуразрушенными ступенями.

Дойдя до середины аллеи, она остановилась и долго смотрела на стоящий в молчании дом. Она впервые смотрела на него вот так, в одиночестве и никуда не торопясь, и впервые чувствовала его так, как будто перед нею был человек.

Жизни не было в доме, это Лера почувствовала сразу, издалека – и ей стало страшно смотреть на беззащитную трепетность этих прекрасных покинутых форм. Она свернула на боковую аллею – заросшую травой, похожую на обычную тропинку, – и пошла туда, где угадывался под обрывом ручей и над ним – стройная белоколонная ротонда.

Колонны только издалека казались белыми. Вблизи было видно, что они серые, облупившиеся, в выщербинах и похабных надписях. Лера села на скамейку под ротондой и посмотрела вниз – туда, где среди старых листьев и молодой травы струилась вода.

Потом она подняла глаза – и вдруг увидела прямо перед собою, в двух шагах, нависшую над обрывом березу. Дерево было старое, оно наклонилось вниз, как человек, собирающийся броситься в воду и в последнюю минуту оглянувшийся.

Лера даже не поняла сначала, почему ей так показалось, и только потом заметила, что под развилкой березовых ветвей угадывается глаз. Большой темный глаз на светлой коре – он смотрел на нее прямо и пронзительно.

Лера поежилась под этим печальным взглядом, встала и, все убыстряя шаг, пошла обратно, к центральной аллее.

Она обошла парк, постояла у каких-то развалин неподалеку от главного особняка.

«Летний павильон, наверное, – подумала Лера, вспомнив давние университетские лекции по русской архитектуре. – Зеленый театр…»

В дальнем углу парка явно была размечена какая-то строительная площадка, но людей не было и поговорить было не с кем. Лера только вздохнула, представив себе ожидающий ее разговор – да и вообще все, что предстояло сделать, чтобы вернуть жизнь в эти молчащие чертоги.

Она посмотрела на часы: Митя сейчас скорее всего спит. Лера решила заехать домой, а уже потом в больницу.

Она всегда знала, что Роза относится к Мите гораздо лучше, чем к ней, но только теперь почувствовала, что же это было за отношение.

В тот день, когда все это случилось, Лера вернулась домой поздним вечером: заведующий Нодар Вахтангович с трудом выпроводил ее из больницы. Конечно, она немного успокоилась, убедившись, что Митя жив, но ей хотелось плакать от собственного бессилия, когда она вспоминала его изуродованное лицо, едва слышный голос.

Открыв дверь и даже не сняв туфли – не было сил нагнуться, – Лера прошла в кабинет. Села на Митин стул, взглянула на скрипку, вчера оставленную им на столе, и приложила к губам ладонь, чтобы не закричать. Она не слышала, как вошла в кабинет Роза, и вздрогнула от ее голоса.

– Что же ты мне даже не позвонила? – произнесла Роза с такой болью, что слезы застыли у Леры в горле. – Что же я, совсем уж не человек, мне и сказать не надо, что с ним.

Лера увидела, что Роза и сама сейчас заплачет, – и уже не стала сдерживать слезы. И они разревелись одновременно, неостановимо, хором однотонно всхлипывая и забыв обо всем. Аленка в ночной рубашке тоже вбежала в кабинет и, увидев рыдающих женщин, сразу уткнулась маме в колени и разревелась сама – так громко, что Лера тут же притихла.

– Где Митя? – всхлипывала Аленка. – Почему ты меня к нему не взяла?

– Аленочка, Митя заболел, – уговаривала Лера. – Просто заболел, честное слово! Ну помнишь, тебе гланды вырезали, я тебя в больницу возила?