Это был старый страшный сон про волка. Но в то же время он был прекрасен. В нем исполнялось мое самое заветное желание. С нами больше не было Магдалины, и виновата в этом была не я. Мама тоже больше не хотела с нами жить. Она осталась лежать рядом с пустой коляской. А у отца было полное ведро яблок. Я думала, он заранее знал, что произойдет, иначе положил бы в ведро овощи и картофель.

Просыпаясь, я чувствовала себя очень легко, несмотря на то что вскоре понимала: это произошло не на самом деле. Но именно это и было круто. Я знала, что желать людям смерти – один из самых страшных грехов. За это однажды придется расплачиваться бесконечной болью.

До скончания веков, говорила мама, сотни маленьких чертей будут терзать мою плоть калеными щипцами, отрывая крохотные кусочки, чтобы ее хватило навечно.

Мама показывала мне картинки, на которых это было изображено. Но раз это просто сон, я не виновата и это не грех.

Проснувшись этим утром, я также почувствовала легкость. Мне казалось, что день будет особенным. Поначалу я даже думала, что случилось чудо. Но чуда не произошло, просто все изменилось.

Во второй половине дня мама отправилась за покупками. Меня она послала наверх – присматривать за Магдалиной. Я, как обычно, застыла рядом с ее постелью, думая, что она спит. Но, когда закрылась входная дверь, сестра открыла глаза и спросила:

– Ты мне почитаешь?

Магдалина впервые обратилась ко мне. Она вообще редко разговаривала, и то лишь с матерью. Иногда я даже думала, что моя сестра вообще не умеет говорить. Я не знала, что ей ответить.

– Ты глухая или не понимаешь по-немецки? – поинтересовалась Магдалина.

– А что я должна ответить?

– Ничего, почитай мне, – потребовала она.

Я не знала, что сказала бы на это мама.

– Думаю, это слишком утомительно, – наконец нашлась я.

– Для тебя или для меня? – уточнила Магдалина. – Сказать, что я думаю? Ты вообще не умеешь читать.

Я растерялась и перестала подбирать слова.

– Еще как умею! Даже лучше, чем мама. Я читаю громко и отчетливо, не глотаю звуки. И ударение ставлю правильно – так говорит учительница. Остальные в классе читают хуже, чем я.

– Я поверю тебе только тогда, когда сама это услышу, – заявила Магдалина. – А может, ты не хочешь читать, потому что терпеть меня не можешь? Признайся. Я знаю, меня все здесь ненавидят. Но это ничего. Я тоже всех ненавижу. Как думаешь, почему я до сих пор молчала? Потому что я не разговариваю с идиотами. Берегу силы для людей, которые могут сказать что-то членораздельное.

Тогда я взяла Библию, лежавшую на ночном столике, открыла ее в том месте, которое часто читала мама, – об одном из чудес, сотворенном Спасителем. Не знаю, мучили ли меня угрызения совести из-за того, что Магдалина догадалась о моем отношении к ней. А может быть, мне хотелось доказать ей, что я действительно хорошо читаю? Или же я испытывала гордость от того, что она со мной заговорила.

Я очень старалась. Сестра слушала, закрыв глаза. А затем потребовала:

– А теперь про Магдалину, которая омыла Ему ноги и вытерла их своими волосами. Я больше всего люблю это место.

Когда я прочитала и об этом, она негромко сказала:

– А мне вот не повезло.

Я не поняла, что она имеет в виду. И Магдалина пояснила:

– Ну, у нашего Иисуса ведь нет одежд, только маленькая тряпочка на животе. Как думаешь, мы можем что-нибудь на Него надеть? Если ты снимешь Его со шкафа и принесешь сюда, мы сможем попробовать это сделать. Мы возьмем платок… Я омою Ему ноги, а затем вытру их своими волосами. Это ведь должно помочь.

– Но у тебя слишком короткие волосы, – возразила я.

Магдалина пожала плечами.

– Значит, просто нужно будет поднести Его поближе. Я всегда хотела это сделать. Принесешь Его сюда? Или ты боишься, что мама застукает тебя на лестнице?

Я не боялась мамы. Мне просто не хотелось, чтобы Магдалина напрасно надеялась.

– Он не сможет тебе помочь, – пояснила я сестре. – Он всего лишь деревянный. И к тому же Магдалина, о которой написано в Библии, не была больна. Она была грешницей.

– Я тоже могу грешить, – заявила моя сестра. – Сказать грязное слово? – И, прежде чем я успела возразить, выпалила: – Жопа! Теперь ты принесешь Его?

И я пошла вниз. Внезапно мне стало ужасно жаль Магдалину. Думаю, в тот день я впервые поняла, что моя сестра – обычный ребенок. Только очень больной, который может умереть в любую секунду. Она никогда не сможет вести нормальную жизнь. Но Магдалина умела говорить, как я, думать и чувствовать, как я.

Я поднесла крест к ее постели. Затем взяла папин платок (он был достаточно большой), повязала Ему его на шею, а Магдалина потерла его между пальцами. Потом я принесла из ванной стакан воды, и Магдалина омыла Ему ноги. Я держала крест у ее головы, чтобы она смогла вытереть Его волосами. Но ноги деревянного Иисуса оставались влажными. Магдалина не хотела, чтобы я вытирала его платком.

– Тогда может не подействовать, – сказала она.

Отнеся распятие на место, я спросила, где она слышала грязные слова.

– В больнице, – ответила сестра. – Люди там знают много грязных слов. И когда думают, что ты спишь, произносят их. Не врачи, а пациенты. Многие больные становятся злыми. Я ведь обычно лежу в палате с взрослыми. А они ругаются, клянут все на свете, потому что не хотят умирать.

На миг она умолкла, а затем медленно заговорила снова:

– Мне больше не хочется ездить в Эппендорф. Хотя иногда там довольно мило, не так скучно, как здесь. Там есть игры. Когда я могу сидеть в постели, медсестра приводит детей и они со мной играют. Маме это не нравится, но она не осмеливается возражать. Один раз медсестра отчитала ее. Мама сказала, что мне нельзя играть, потому что я должна отдыхать. И тогда медсестра заявила: «Настанет день, и она будет отдыхать сколько угодно. А до тех пор пусть играет, пока ей хочется». Мертвецы чернеют, ты об этом знала? А потом в них заводятся черви и они сгнивают.

Произнося все это, Магдалина не смотрела на меня. Она рисовала пальцем круги на простыне и продолжала рассказывать:

– Однажды со мной в палате лежала девушка, ей было уже восемнадцать. Она объяснила мне все это. У нее тоже была лейкемия, но ей лечение не помогало. Да и донора костного мозга для нее не нашли. Она сказала, что не боится смерти. А я боюсь.

Моя сестра продолжала рисовать круги на простыне, однако на этот раз подняла голову и посмотрела мне в лицо.

– Не смерти, – пояснила она, – умирать не страшно. Возможно, даже лучше, когда ты уже мертв и у тебя ничего не болит. Но… я не хочу почернеть. Не хочу, чтобы во мне завелись черви. Ты хотя бы представляешь, какое это уродство? Я просила маму, чтобы она меня сожгла. Так многие поступают. И это не очень дорого стоит. Но мама не согласилась. «Все должно вернуться в землю», – так она сказала. Спасителя ведь тоже не сжигали…