чтобы не хлопнуть себя по рту. Но потом запоздало сообразила, что Влад бы не стал полоскать грязное белье моей семьи. Я это чувствовала на каком-то другом уровне — так бывает очень редко, когда встречаешь человека, которому можешь доверять не 100 %. Будто встречаешь лучшего друга из прошлой жизни.

Значит, он рассказал. Тихо охнула, успев прикрыть рот ладонью. Но это не укрылось от глаза Влада… и не только от него.

— Что такое, Соколова? — Бавыкина внимательно посмотрела на меня поверх своих очков. Что делает учитель, поймав двоих за пустой болтовней, пока он (или она) распинается о вещах, которые нам в жизни могут и не пригодятся вовсе? Правильно — топит наглецов на зачетах.

— Сашеньку печалит состояние экономики в Южном Судане. Отрасли экспорта — раз, два и обчелся. Больше 50 % населения находятся за чертой бедности, а об уровне ВВП на душу населения вообще молчу…

— Верно, — учитель кивнула. А глаза так заблестели, будто бы вот-вот сейчас прослезится от гордости. — Но сегодня мы поговорим не о странах третьего мира…

— Это, наверное, странно, но я уже ничему не удивляюсь, — можно было уже не бояться, что Бавыкина снова к нам прицепиться. — Но все-таки… Откуда у тебя в голове всплыло про Судан? Любишь собирать брошюрки туристических компаний?

— Книжки умные читать надо, а не мангу вечерами листать, — с ухмылкой ответил он, постукивая указательным пальцем по странице учебника.

— Я… — хотела возмутиться, все-таки я вымучила «Улисс»… Но подавилась аргументами.

— Ты не слезай с темы, — небрежно бросил Влад, ковырнув ногтем цветную картинку на тонкой, почти газетной странице. — Что у вас там с Владом случилось? Он молчит, краснеет, ты себя странно ведешь…

Чернышев наклонил голову, правая бровь вопросительно дернулась.

В классе вдруг стало будто бы на десяток градусов больше.

— Не твое дело.

Сказала и нашла глазами Изольду Александровну и жадно впилась в нее глазами, даже слух напрягла, вслушиваясь в ее вдохновенный (судя по интонации) монолог.

— Ага, точно, — его голос дрогнул от сдерживаемого смеха.

Скрипнула зубами, не удержалась и пнула наглеца под столом.

К его чести, Чернышев даже не пискнул.

А я вдруг поняла, что тяжесть на сердце больше не ощущается такой неподъёмной.

Бросила быстрый взгляд на своего соседа.

Нет, нет, это все, потому что они похожи…

35

— Хочешь, провожу? — Чернышев нагнал меня у самого выхода.

Осмотрела его, придирчивым, цепкий взглядом — с головы до пят. Сегодня он вел себя как-то не так. Совсем меня не бесил и не цеплялся…

Хотя… Может, это со мной что-то не так? И, благодаря отцу, мне теперь везде будут мерещиться заговоры, недомолвки…

Чтобы доказать себе, что это не так, согласно кивнула:

— Ладно.

Дорогу до дома шли в молчании, почти умиротворяющем. Я, как ни странно, чувствовала с Чернышевым себя абсолютно комфортно. Я вдруг осознала, чётко и ясно, что все эти его лёгкие подколы и замечания не несут для меня угрозы. Совсем.

Забавно, как все может измениться за одну неделю. Пока остальные прямо или косвенно пытались выяснить, что со мной случилось, своими вопросами вгоняя меня в еще больший депрессняк, именно Влад вытягивал меня из этого состояния — где шуткой, хоть и не совсем уместной либо историй, услышанной по телеканалу «Новости» или увиденной в инсте.

И только сейчас я поняла, зачем он это делал. Он не хотел, чтобы я грустила. Погружалась в болото собственных переживаний.

Это открытие так поразило, что я чуть не шагнула на красный прямо под колеса бешено несущейся машины. Хорошо, что Влад оперативно выбросил руку вбок, точно шлагбаум.

— Ты как?

Его глаза — серые и встревоженные — заставили вздрогнуть. Мурашки прошли по коже, будто бы я увидела то, что не предназначалось для моих глаз — что-то скрытное, запретное. Дернула плечами, прогоняя это ощущение.

— Спасибо, — ответила, постаравшись вложить в голос как можно больше искренней благодарности. Ведь язык не поворачивался сказать, что я благодарна ему не только за то, что он не дал мне попасть под колеса легковушки. Я была благодарна за весь этот день, за всю неделю. И если так и дальше пойдет — мы вполне можем стать друзьями.

Влад только кивнул — что-то он сегодня и правда чересчур молчаливый… Может, его тоже что-то тревожит?

Остановились мы одновременно у детской, обшарпанной горки, не дойдя жалких 30 метров до моего подъезда.

— Я… — открыла рот раньше, чем буковки сложились в слова в моей голове. Внимательный взгляд совсем сбил с курса. — Я… Эм… Я…

Саша, не блей, как барабан или немец, приехавший в Россию без разговорника!

А он-то что молчит?! Как будто, вправду, собрался внимать всем моим словам, точно проповеди священника?

— Увидимся завтра, — пробормотала, прерывая зрительный контакт и поворачиваясь лицом к своему дому. Сердце снова сжалось, будто от нехорошего предчувствия.

Неделя уже почти прошла…

— Эй, Саш…

Голос Влада догнал меня уже у подъезда.

Развернулась — он стоял все на том же месте. Стоило на него посмотреть, как он отвел глаза, уходя с траектории моего взгляда. Носок его кроссовки с громким плеском отправил маленький камешек на дно лужи.

Сердце гулко заколотилось в груди.

Повисшая пауза, будто растянулась на несколько световых лет. Я уже начала перебирать самый лучший варианты продолжения фразы, начавшиеся с «Эй, Саш…», как услышала:

— Перезвони… брату. А то он беспокоится.

От души не отлегло — все-таки мне еще было стыдно, что я игнорировала звонки и смс от Влада-Ботаника — но я хоть немного успокоилась. Шокирующие откровения, если они и были Чернышев оставил при себе.

Перед входной дверью замерла. Невнятные голоса, разговор на повышенных тонах и плач перепуганного ребенка. Догадка прошила насквозь, на мгновение пригвоздив к месту.

Пришлось сделать над собой немалое усилием, чтобы сделать шаг, схватить ручку и потянуть ее вниз.

Спор, знаменующий конец семьи — пускай и без экранной идиллии, но все же… — стал громче, стоило открыть дверь.

— Надька? Она? Ты же говорил, что с ней все! Я бы еще простила, будь это кто-то другой. Но моя племянница-малолетка?!

Дрожь пробрала до кончиков пальцев. Впервые мама так кричала, будто хотела докричаться до чертей в Преисподней, чтобы они насадили папу на свои виллы. Тот, напротив, непривычно лепетал, его голос тонул в излияниях праведного гнева мамы.

— Она не малолетка. Ей 23… И она… Бе… Бер…

— А тебе 36! 36! Сережа!

И весь этот ужас происходил под аккомпанемент детского плача. Братик, полностью одетый, лишь курточка наполовину расстёгнута. Пыхтит, заливается слезами,