Слезы потекли по ее лицу и маске, и Александра сорвала ее.

– Когда я получила по почте бритву, моим первым порывом было покончить с собой, тем самым положив конец непрекращающемуся кошмару. Меня остановило только одно: я знала, что если меня не будет, никто не защитит вас. Я боюсь выйти из дома – мне все время кажется, что за мной кто-то следит. Я все время боюсь, что у меня отберут мою семью и мою свободу. И еще я очень боюсь за вас. Уверяю вас, постель Пирса Гедрика Атертона не столь страшна, как место на виселице между тобой и Сесилией. Я понятно объяснила?

Теперь обе подруги крепко обнимали Александру.

– Кроме бритвы, какие еще свидетельства нашей причастности к тому давнему делу могут быть у шантажиста? – спросила Сесилия.

– Ковер? Останки? Кто знает, что писал де Маршанд в письмах обо мне? Или о нас? А что, если он вел дневник, в котором подробно изложил, что ему хотелось делать с девочками? Или он хранил все вещи, которые мы у него украли? Кто знает, что еще может нам угрожать. Мы были так юны и неопытны! Мы не могли предусмотреть все. Каждую ночь я лежу без сна и думаю об этом. Еще немного, и я сойду с ума.

Александра отстранилась от подруг и постаралась взять себя в руки.

– Поэтому, чтобы избавиться от всего этого, я покорюсь любому унижению, которому может подвергнуть меня Редмейн.

Подруги довольно долго молчали. Сесилия молча кусала губы. Франческа шумно дышала. Ее энергичный ум продолжал искать другой выход.

– Кроме того, – нерешительно добавила Александра, – кажется, я хочу детей.

– Тебе кажется? – ахнула Франческа.

– Да. Я действительно хочу детей. И всегда хотела. Как известно, есть только один способ их получить. – Александра слабо улыбнулась. – Как выяснилось, Редмейну нужны наследники. Так что наши цели, по крайней мере в этом, совпадают. А что касается тебя, Франческа… – Она не договорила.

Выражение лица Франчески было довольно странным. В нем читалось облегчение, радость и стыд.

– Что же я за подруга, если позволю тебе принести такую жертву?

Александра взяла руки подруги в перчатках из красного шелка в свои, затянутые в перчатки из серебристого шелка, и прислушалась к тихому шелесту от трения шелка о шелк.

– Самая лучшая. Подруга, которая поверит моим словам: мне это необходимо.

– Подруга, которая, не задумываясь, закопает герцога в его собственном саду, если он посмеет тебя обидеть, – добавила Сесилия.

– Да, и на этот раз… – голос Франчески был холоден и тверд, словно мрамор, – на этот раз никаких свидетелей не будет.

– Милорды и миледи, имею честь представить вам будущую герцогиню Редмейн.

Пирс стоял на верхней площадке большой лестницы бального зала, точнее лестниц, поскольку примерно на уровне второго этажа она разветвлялась, превращаясь в две.

Он протянул руку к красным ковровым дорожкам, покрывавшим лестницу, у подножия которой стояли, держась за руки, графиня Мон-Клэр и леди Александра Лейн. Они определенно пришли к соглашению, но ни одна из них не ринулась по лестнице вверх.

Пирс позволил гостям решить, что пауза была специально задумана для усиления драматического эффекта. Там внизу стояло несколько сотен представителей высшего общества, которые, судя по всему, разом задержали дыхание, поскольку в зале воцарилась звенящая тишина. Создалось впечатление, что своим объявлением Пирс остановил время.

По залу прокатился какой-то звук. Коллективный вздох?

Кто-то начал подниматься по лестнице. Та, кто примет его руку и получит его свободу. Пирс боялся посмотреть вниз. Его сердце колотилось сильно и часто, словно грохот африканских барабанов. Оно билось прямо в ушах и заглушало удивленные шепотки – дамы начали наклонять головы и перешептываться за веерами из шелка и кружев, осуждая его выбор.

А он не смотрел вниз.

Проклятье! Он с трудом проглотил застрявший в горле комок. Галстук неожиданно показался тугим, словно петля висельника. Он должен был принять ее предложение раньше – там, в темноте.

Будь проклята благопристойность!

Он должен был схватить ее за руку и потащить за собой в бальный зал, и немедленно заявить на нее свои права.

После той крошечной вольности, которую она ему позволила, он никогда не сможет поцеловать другую женщину. Да и желания такого не может возникнуть.

После того как человек попробовал амброзию, он никогда не пожелает иную пищу.

Боже правый, как она прелестна! Ее глаза цвета темного янтаря – их глубину и выразительность подчеркивала белая маска – проникли в самые потайные глубины его души. Они были слегка затуманены неуверенностью, но разве можно было за ней не заметить горящего в них пламени, их яркости и изумительной красоты?

Рыжие волосы прекрасно дополняли скрытый огонь ее взгляда. Это был не свет сильного ума, как у мисс Тиг, или пожар неудержимой личности, как у леди Франчески.

Это было что-то более мягкое, теплое и бесконечно более желанное.

Ему отчаянно хотелось раздуть тлеющие угли, которые невозможно было не заметить, в пламя желания. Он желал пробудить в ней то, что долгое время спало, – он это чувствовал. Возможно, всю жизнь. То, что кроме него больше никто не заметил.

Или не искал? Не потрудился убрать слои острого интеллекта, немодной одежды и хмурого взгляда, чтобы отыскать чувственность в чопорной старой деве?

Очевидно, нет. Вся ее изысканная нежность, утонченная мягкость, осталась незамеченной.

Нетронутой. Нецелованной.

До него.

Он, человек, штурмовавший самые высокие горные вершины, чтобы первым установить там свой флаг, не мог припомнить, чтобы хотя бы одна из его экспедиций оканчивалась таким абсолютным полным наслаждением.

Так почему же он ушел?

Потому что нежное прикосновение ее губ к его уродливому шраму едва не лишило его самообладания. Потому что страсть победила осторожность, и ненасытный чувственный голод заставил его попробовать ее на вкус.

Он испугал ее, и она резко прервала поцелуй. Это напомнило Пирсу, что он не только герцог Редмейн, но и Ужас Торклифа.

Уродливый неуклюжий грубиян, у которого нет ничего, кроме высокого титула и состояния.

Она так и сказала, разве нет?

Роуз хотела получить титул, а Александре нужно было состояние.

По крайней мере, леди Александра достаточно честна, чтобы не лгать и не притворяться. Она ни слова не сказала о приязни и не пыталась его соблазнить. И все же Пирс чувствовал, что находится в большой опасности. Она уже его соблазнила.

Возможно, было бы лучше, если бы поднялась по лестнице и приняла его руку Франческа. Их союз стал бы для них обоих ничем не осложненным обоюдным несчастьем, но они были бы избавлены от опасностей желания.