Она сидит рядом в машине, пропитанной парами хлорки, и держит на коленях свои мокрые туфли. Теребит пальцами кончик их язычка; задумчивый, почти мечтательный взгляд направлен на дорогу.

Даже не представляю, о чем она сейчас думает.

Наконец мы поворачиваем на ее улицу, и она просит остановиться за два дома до своего.

– Подними окна, – велит она. Я поднимаю.

– Эдди, все будет в порядке. Просто забудь обо всем.

Я киваю. Подбородок дрожит от холода, от жуткого одиночества, охватившего меня в те пятнадцать или двадцать минут, что занял путь до ее дома. За все это время она не произнесла ни слова и так и сидела, погрузившись в мрачные раздумья.

– Поезжай домой и сделай вид, что ничего не было, – говорит она. – Ладно?

А потом выходит из машины, запах хлорки ударяет в нос.

Я сижу и сижу, не в силах даже повернуть ключ в замке зажигания.

Если бы я хоть что-нибудь соображала, если бы в тот момент хоть что-то в этом мире имело смысл, я бы поехала в полицейский участок или набрала 911. Если бы я была другим человеком.

Но я лишь смотрю на экран своего сотового. Мне нужно ответить Бет.

«Я спала, между прочим, – пишу я. – Иногда люди спят».

Сижу и жду, что она ответит через минуту. Но телефон молчит.

Бет не отвечает.

И вроде бы мне должно стать лучше – наконец-то она провалилась в тяжелый мучительный сон и перестала меня терроризировать. Но лучше не становится.

Вместо этого меня охватывает тошнотворное чувство, которое, я знаю, останется до утра и сольется с другим, еще более сильным предчувствием надвигающегося кошмара и угрозы, от которых мне, наверное, никогда не суждено избавиться.

Я опускаю все окна и делаю глубокий вдох.

Потом завожу машину и медленно проезжаю мимо дома Френчей – посмотреть, горит ли в окнах свет.

И тут вижу, как что-то быстро, как стрела, движется по дорожке прямо к моей машине.

Не успеваю я опомниться, как ладони Колетт ударяются о ветровое стекло, мое сердце подскакивает и начинает жутко колотиться.

– Я уже уезжала, – почти кричу я, глуша двигатель. Она заглядывает в окно с пассажирской стороны. – Никто не видел…

– Ты мой друг, – выпаливает она, и в ее голосе я слышу боль. – Единственный друг, который у меня был.

И не успеваю я отреагировать, как она бросается к дому и беззвучно исчезает за дверью.

Я долго сижу, опустив руки на колени. Лицо горит.

Не хочется ни заводить машину, ни шевелиться – ничего.

Никогда в жизни я ничего ни для кого не делала. Настолько важного – никогда.

И никогда не была ни для кого ни кем.

Настолько важным – никогда.

Можно сказать, я раньше вообще не была.

А теперь я есть.

Наконец, лежа в своей постели на скомканных простынях, просматриваю все сообщения от Бет.

2.03, 2.07 и 2.10.

«Тренерша в «Стэтлерс», хлещет виски с элем и уже час говорит по телефону. Зачем ты так со мной поступаешь, зачем – вот что говорит».

«Бармен рассказал, что она в молодости туда часто приходила и бухала с какими-то упырями на мотоциклах. А однажды сломала обе кисти – упала на парковке».

«Шлюха дешевая. Ей бы радоваться, что Мэтт до нее снизошел и вытащил ее из этого дерьма, потому что…»

И, наконец, в 2.18:

«Ты где, черт возьми? Ответь или я приеду. Ты же знаешь, что приеду. Хватит со мной играть…»

И дальше в том же духе до 2.27, когда она прислала последнее сообщение:

«Я на Пайнтоп-Стрит, стою напротив твоего гаража, дверь открыта, но где твоя машина? Хм-м-м…»

Наверняка она лжет – убеждаю я себя. Но в то же время понимаю, что не лжет. Я точно знаю, что она стояла перед моим домом в 2.27, склонившись к рулю материнской «Миаты». Знаю же.

Интересно, сколько она прождала и что подумала?

И как мне перед ней объясниться, а главное, поверит ли она?

Страх сжимает меня в тиски, и я забываю обо всем, кроме ее прищуренных глаз, которые видят меня насквозь.

Они и сейчас смотрят на меня.

Той ночью, когда сон, наконец, одолевает, и я проваливаюсь в чернильную тьму, мне снится Бет. Будто нам обеим лет по семь, и она раскручивает за прутья старую карусель, которая раньше стояла в Букингем-Парке. Мы кружимся быстрее и быстрее, лежа на шероховатых скамейках и соприкасаясь макушками.

– Ты сама так хотела, – говорит она, еле дыша. – Сама просила быстрей.

Вторник: шесть дней до финального матча

Еще рано, до начала уроков час, но я давно уже на ногах. Лучше совсем не спать, чем ворочаться в кошмарах, где я стою по щиколотку в крови на промокшем насквозь ковре или смотрю на аквариум с пузырящейся красно-фиолетовой жижей.

«Вчера ты видела труп, – вот какие слова крутятся у меня в голове. – Своими глазами видела самоубийцу».

«Ты видела Уилла, и он был мертв».

Сижу на корточках у шкафчика, склонившись над учебником истории, переворачивая страницы и сжимая в зубах толстый зеленый маркер.

В стеклянных дверях возникает Бет.

Я жду немедленной атаки, готовлюсь увидеть оскал на ее загорелом лице, услышать «где ты была и почему не отвечала».

Но вместо этого она протягивает руку и помогает мне встать. Она взбудоражена и как будто знает какой-то секрет. Мы под руку идем в столовую.

Берем маффин с шоколадной крошкой и кладем его во вращающийся тостер. Стоя рядом и чувствуя жар, исходящий от решетки, я представляю, что горю в аду за прегрешения, суть которых пока не ясна.

Но потом маффин выскакивает мне прямо в руки, и мы вместе принимаемся за него – откусываем большие липкие куски, но не глотаем. Рядом никого нет, никто нам не мешает. Бет приносит два больших стакана с теплой водой, и мы выплевываем разжеванный маффин в салфетки.

После этого я чувствую себя намного лучше.

Но ровно до тех пор, пока Бет не рассказывает, что ей приснилось.

– Это был не просто сон, – произносит она, облизывая пальцы с блестящими ноготками цвета фуксии. – А как раньше. Как тот сон про Сэнди.

Сколько ее помню, Бет всегда снились сны со зловещими предзнаменованиями. Например, накануне смерти ее тетки Лу. Та упала с лестничной площадки в собственном доме и сломала шею. Перед этим Бет снилось, что тетка спустилась к завтраку и заявила, что научилась делать новый фокус. Затем взялась рукой за подбородок и повернула голову на 360 градусов.