любимым шоу. Для Берлина и бурлящего в нем хаоса наша семья могла показаться даже заурядной. Но в нашем зажиточном районе все еще царила старая добрая Германия, со всем ее ханжеством и культурным шоком.

Следовало быть благодарной этой стране, но жизнь здесь ощущалась как подачка. И я до сих пор не понимаю, откуда у нуля такие претензии на равное обращение и чувство собственного достоинства. Значит, еще есть что уменьшать.

Родика плохо спала, плохо ела. Часто болела и капризничала. Сюзанна и Нильс сломали себе голову в попытках ее успокоить. Мне удавалось найти подход. Я подменяла Эдлеров, когда они уже сбивались с ног. Не спала за них, слушая дыхание новорожденной сестры, которая просыпалась от каждого стука.

Ко мне она относилась иначе. Я сразу заметила в ее глазах много недетского понимания. Ей не хватало лишь слов, чтобы начать называть вещи своими именами. Родика могла часами разглядывать меня. Мы провели много ночей в молчании, уставившись друг на друга с необъяснимым любопытством.

«Ты другая, – говорил ее взор. – Ты не Эдлеры».

«Ты права. Я не они. Но я люблю тебя не меньше».

«Ты всегда будешь со мной?»

«Всегда».

«Ты сделаешь ради меня все?»

«Все».

И ее глаза наполнялись темным удовлетворением. Мы говорили без слов. Мы знали друг друга лучше, чем наши родители.

Это существо не могло быть дочерью Эдлеров, но Нильс своими глазами видел, откуда она вылезла. Я не понимала, как у таких людей (без подвоха, прямо говоря) мог родиться этот ребенок. У нее тоже была другая суть. Парадоксально ощущалось, что я и она – куда большие кровные родственники, чем ее настоящие родители.

Сначала Сюзанна радовалась моей помощи и послушанию Родики. Это была короткая идиллия, после которой пришла ревность.

Она стала неохотнее давать мне ее на руки – только когда Родика требовала этого ором. Следила слишком пристально, делала ненужные замечания, больше похожие на придирки.

«Ты перегрела молоко. Она обожжется», – хотя молоко было едва теплым.

«У нее свисает край одеяла. Она простудится!»

«Не качай ее так, у нее будет сотрясение!»

Я молча выполняла все ее советы, понимая причину. Этот долгожданный ребенок не хотел ее. Он предпочитал меня. Я была бы рада перевести стрелки этого взаимопонимания с сестрой. Пусть Родика орала была на моих руках, а не ее.

Сюзанна тоже понимала, что несправедлива, и импульсивно обнимала меня, целовала, но в ее глазах оставалась еле уловимая тень досады. Тяжело любить чужого ребенка, когда уже есть свой.

Первым словом Родики было «Санда», а не «мама».

Первый шаг она сделала ко мне, а не к Сюзанне.

Пару лет спустя, когда я сознательно уходила в свою комнату, чтобы дать им побыть вместе, Родика приползала ко мне сама. Сидела на полу и таращилась, как я учу уроки. Я поднимала ее и сажала на кровать. Вечером мы лежали в обнимку и слушали извечный немецкий дождь. Я проводила пальцами по ее светлым волосам, ловила ее дыхание, и мне казалось, что мы должны были встретиться рано или поздно. Нас сделали из одного камня, а потом раскололи на две части.

В эти мгновения, когда я засыпала, мне снился один и тот же странный сон. Что мы лежим в большой круглой яме и нас никто не найдет. Мы вдали от всего света. Нас закопали. Над головой смыкается последний луч света, а вокруг земля. Теплая, удушающая, склизкая. Однако я могу видеть сквозь нее. И рядом со мной лежит большая белая личинка, которая дышит и наливается силой.

Я просыпалась в холодном поту. Родики рядом не было, ее забирала Сюзанна и уносила в ее комнату.

Когда Родика стала старше, я заметила за ней интерес к насилию. С огромным любопытством она смотрела жестокие сцены в боевиках или новостях, не испытывая страха или отвращения. Один раз Нильс забыл выключить телевизор во время какого-то дешевого мясного ужастика, и Родика буквально прилипла к экрану. Она сидела к нему вплотную, удивленно открыв рот, а в глазах горел необоснованный, жуткий восторг. Помню, как молча подошла и выключила телевизор.

«Нет!» – воскликнула она.

Это было ее любимым словом. Им она объясняла все, что ей не нравилось.

«Это плохое кино».

«Это правда».

Ее короткая манера изъясняться всегда таила в себе много смыслов.

Я не стала тогда ничего комментировать и объяснять.

Однажды в ее садике случилась драка, и один мальчик разбил лоб о бордюр. Когда его увезли, Родика рассказала мне, что макнула палец в «красное». Так она называла кровь. Затем попробовала.

«Зачем ты это сделала?» – недоуменно спросила я.

«Красное – красивое», – последовал очередной странный ответ.

Эдлеры никогда не видели этих сцен. С ними Родика была другой. Капризной принцессой, которой нужно все и сразу: она ломалась, ревела или же была сладенькой и улыбчивой, когда получала что хотела.

«Балуем», – кряхтел Нильс.

«Пусть!» – отрезала Сюзанна.

Долгожданных детей награждают сверх меры конфетами, пони, короной. А после этот венец с их головы не снять, он врастает в череп. Но я знала другую Родику: тихую, вкрадчивую и до жути любопытную по отношению к не очень хорошим вещам.

Она считала, что со мной можно быть честной. Это был ценный и страшный дар.

«Хочу котенка», – как-то заявила она.

«И я. Но у Сюзанны аллергия. У нас есть рыбки».

«Хочу котенка, чтобы посмотреть, что у него внутри», – непосредственно сообщила она и наткнулась на мой остановившийся взгляд.

«Внутри него то же, что и у тебя», – осторожно ответила я, слегка напуганная ее ответом, но вида не подала.

«Тогда хочу знать, что у меня».

Я решила показать ей анатомический атлас и рассказать о строении скелета и внутренних органов. О различиях между насекомыми, животными людьми. Родика внимательно слушала и под конец спросила:

«То есть… мне надо порезать себя, чтобы увидеть, что внутри?»

«Ты уже увидела. В книжке».

«Это не так выглядит».

«Нет, так».

Родика насупилась, а затем спросила:

«Будет больно, если я так сделаю?»

«Да. Очень».

«А другим? Котенку?»

«И ему тоже будет очень больно, – уже жестко сказала я. – Не смей так делать».

«Но, если больно ему, а не мне, тогда можно?» – продолжала она с неумолимым упорством.

Я не выдержала и подняла к себе ее голову.

«Не смей причинять боль другим. У тебя нет права».

«Ты думаешь, что можно причинять боль только себе. Поэтому и кусаешь себя. Я маме скажу».

После этого я не разговаривала с ней неделю. И молилась, чтобы ей не попалась ни одна кошка или