you when you're seventeen,

When you're twenty-one, you're no fun.

They take a Polaroid and let you go,

Say they'll let you know, so come on.[18]

– Педофилы, – не выдерживает Джокер. – Воруете малолетку, да еще и под эту песню.

– Цыц! – бросает Вертекс.

– Тебе не интересно, что с тобой будет? – вскользь спрашиваю я, слегка заинтригованная его поведением.

– Я знаю, что со мной будет. Когда знаешь, уже не боишься.

– Даже мы не знаем, что с тобой сделаем в итоге, – решил слегка поблефовать Вертекс.

– А я не про вас. Вы-то точно ни хера не знаете, – отстраненно говорит Джокер. – Я о вещах более глобальных.

– Вот ты нам и расскажешь, – обрываю его я. – Как приедем. И если будешь умничкой, пойдешь домой целым и невредимым.

– Умеете вы, ребята, мотивировать.

На каждое слово у него – десять, поэтому лучше не продолжать. Мой друг и так намеревался выпнуть это чучело из машины за критику его музыкальных предпочтений.

Вертекс живет в жутком бараке, исписанном граффити, вероятно, завуалированно рассказывающими историю жителей этого района.

«Не учи немецкий, Иисус и так тебя любит!» – с ошибками распылено розовым поперек двери в подвал.

Вталкиваем Джокера внутрь, и Вертекс запирает тяжелую железную дверь. Одна за другой на потолке зажигаются голые лампы. Похоже, он поселился в помещении бывшего склада. Комната приведена в относительный порядок, но сильно контрастирует с обшарпанной необлицованной кухней. По потолку гуляет плесень.

Я даю знак садиться, и Джокер покорно плюхается на одинокий стул, словно специально поставленный для допроса посреди кухни. Усаживаюсь на табурет напротив и внимательно разглядываю этот феномен. Он тоже откровенно пялится в ответ: уже нет и следа недавнего страха. Что-то с этим мальчиком явно не то.

– Расскажешь все сам или задавать тебе вопросы?

– Спрашивай. Умение формулировать вопрос скажет мне многое о твоем интеллекте, – равнодушно отвечает он.

– Какое ты имеешь отношение к Вальденбруху? Я не хочу тебя мучить, но могу.

– Ой, брось… Мне не в лом сказать, я уже, считай, всему свету подноготную выложил. Но ты крупно облажалась. Сначала узнавала о Михи, потом он пропал. Юсуф всем растрындел, а мне вообще пришлось рисовать полиции твой портрет по памяти. Потом ты снова приходишь к нам и без палева уволакиваешь меня. Ты думала, чем это чревато?

Конечно, думала. В том, что меня уже ищут, я не сомневалась. Слишком грязный получался след везде, где я бывала в последнее время.

Джокер жует губу, затем добавляет:

– Ну, по этой жар-птице сразу понятно, что он из «Туннеля». – Он имеет в виду Вертекса, и посуда громыхает в этот момент особенно громко. – Но и о тебе можно догадаться, если знать, куда смотреть. Я видел твое запястье, когда ты мне шею пыталась свернуть. Ты из тех самых. Про кого много судачат, но ничего не могут доказать. Дилер.

На руке действительно имеется клеймо в виде логотипа клуба, сделанное раскаленным железом. Это метка защиты и проклятия одновременно.

– Ты очень много знаешь. Сам как-то связан с дилерами?

Джокер склоняется ко мне, уронив длинную челку на правую сторону лица. Лампа тускло подсвечивает косой срез обнажившейся скулы в мелких родинках.

– Все еще интереснее. Я – то, что «Туннель» добыл клиенту. Вижу, до тебя долго доходит, хотя ты вроде не дура. По крайней мере, не совсем.

– Он прекратит нас оскорблять или нет? – интересуется Вертекс, передавая мне кружку с чаем.

Джокер ведет себя как человек, которому нечего терять. Несмотря на юный возраст, обладает недетской расчетливостью. Мгновенно делает выводы. Имеет свои интересы. Это объясняет почти все его поступки. Дело не только в подростковой дури (хотя этого добра в нем хватает). У него есть цели, которых он пытался достичь через свои провокационные видео.

– Каков был заказ, раз мы подарили клиенту тебя?

– Как два пальца. Дитя.

Вертекс хмурится и мало что понимает. Я тоже, но разрозненные кусочки сами тянутся друг к другу. Михи родился с ним в один день, и, как сказал Джокер, «встал на его место». Следовательно, они оба – часть дела, которым занималась я.

– Знаешь имя дилера, выполнявшего заказ?

Кивок.

– Так скажи.

– Вивьен Шимицу.

– Обалдеть, – комментирует Вертекс и закидывает ногу на ногу.

– Каким образом она дарила детей? И кому? – продолжаю я. – Вероятно, очень важным людям?

– Взяла и сама ответила. Молоток, – кивнул Джокер. – Мой отец – один из держателей пакета акций «МИО-фармы».

Теперь понятно, откуда в видео взялась информация об участии компании в делах клиники.

– Твое настоящее имя?

– Жан-Паскаль Мейербах. Но предпочитаю, чтобы меня звали Джей Пи.

– Если твоя мать тебя не рожала, тогда откуда ты взялся? Что за чертовщина с подменой детей, родившихся в один день?

Джокер откидывается и тускло наблюдает за нами из-под полуприкрытых век. За ними – что-то темное, запретное. Меня слегка подташнивает, и я не знаю от чего. Так бывает, когда приближается что-то неотвратимое.

– Моя Мать – за вашими представлениями. Она дает, она берет. Ее чрево не может быть пустым. В нем сейчас Михи: вместо меня. И если я правильно догадался, то организовывала это ты. По моим источникам, поставкой детей занимались профессионалы, которых нанял совет клиники. То есть… «Тун- нель».

Суть все еще не прояснилась, но я вижу механизм. Одних детей даруют, но взамен пропадают другие. Я не могу расфокусироваться и гляжу в одну точку под лампой, где луч света расщепляется на радужные линии.

Это делали я и Шимицу. Она никогда не говорила мне, кто на другой стороне заказа. Что это за клиент, жаждущий детей до полнолуния. Задавать вопросы было запрещено, но мне и не было интересно. А стоило бы поинтересоваться.

Джокер сочувственно улыбается, что-то поняв.

– Хочешь сказать, ты не знала, для чего заказали Михи? Как и всех других детей, кого воровали? И при чем тут клиника? Про свою сестру тогда ты вообще ничего не знаешь.

Выхожу из комнаты: надо обдумать услышанное наедине.

* * *

Я никогда не ощущала себя первой в семье Эдлеров. Еще до Родики, в мире, где существовали только мы втроем, я была тем, кто заменяет что-то важное.

Вечный эффект плацебо.

Я никогда не претендовала на первенство. Что этот статус? Цифра, после которой начинается бесконечность. А если рассматривать и отрицательные числа, то у этого ряда нет ни начала, ни конца. Мне не нужно первенство. Я просто рада быть полезной. Чтобы Сюзанна не плакала по ночам, ощущая жуткую, сосущую пустоту. Эту дыру не заполнит любовь мужа, ее не заполнить красивыми вещами и