В день нашей последней встречи перед отъездом Руслан поцеловал меня. До такой стадии он доходил редко, я бы сказала «по большим праздникам», но его поцелуи никогда не относились к какой-то определенной дате в календаре. Просто иногда он себе это позволял. Мы целовались долго, и это было так необычно и из-за этого грустно, что у меня слезы навернулись на глаза.

— Надеюсь, тебя там не женят? — полу-в шутку спросила я.

— Я. Люблю. Тебя. — Он кончиком пальца утер слезинки, сбегавшие по моим щекам. — Я вернусь к осени.

Не моргнув глазом, мама подхватила за края с раскаленной сковороды очередную лепешку, на секунду макнула ее в воду и шлепнула сверху стопки таких же идеально круглых лепешек. Кулинарной кисточкой макнула в растопленное масло и жирно смазала верх лепешки, так что остатки быстрыми ручейками потекли вниз со всех краев.

Меня всегда удивляла мамина способность брать голыми руками горячие хингалш или чIепалгаш — я всегда помогала себе вилкой или лопаткой, боясь обжечься. Сейчас, чтобы не демонстрировать свою мягкотелость, я вызвалась лепить лепешки с тыквой, а мама пекла их и смазывала. Хингалш, тоненькие, едва ли не просвечивающие, перед нами возвышалась уже приличная горка, но мама продолжала печь — ведь Зелимхан их просто обожает.

Я смотрела на мамины руки, с виду обычные женские, но скрывавшие в себе черствость, раз она могла брать ими обжигающие лепешки, и думала о том, что ее внешне доброе отношение к нам с Камиллой на самом деле — лишь видимость. Внутри скрывался стальной характер и бескопромиссность настоящей горянки — та черта, которая почему-то не досталась в наследство ни одной из нас. Если надо, она также голыми руками подхватит нас и даже не поморщится.

Я подсознательно ощущала мамин истинный нрав с детского сада, когда впервые и прозвучала фраза «Хьо нохчи кIанте бай мари гIур яц хьун». А я тогда всего лишь спросила, можно ли мне женится на Артуре, мальчике-армянине с потрясающе огромными карими глазами и ресницами, как у девчонки. Да, так и спросила, можно ли «жениться».

Мама не была к нам жестока, никогда всерьез не била ни нас с сестрой, ни Зелима, но все же… все же и той нежной мамы-подруги, которой можно поведать все секреты, у нас тоже не было. И сегодня я в который раз убедилась, что мама — это руки, мягкие с тыльной стороны, но не признающие боль.

После завтрака к нам в комнату зашел Зелим и небрежным движением швырнул на кровать Камиллы коробку с новым телефоном и конверт с сим-картой. Мы обе настороженно подняли на него глаза, ожидая объяснений. После того, как благодаря его «стараниям» открылось, что Камилла общается с Низамом, они друг с другом практически не разговаривали, и этот жест не вызывал ничего кроме подозрений.

— Это тебе подарок, — с язвительной ноткой пояснил брат.

— По какому поводу? — холодно спросила она.

— На свадьбу.

Зелимхан усмехнулся и вышел, а мы с Камиллой не могли оторвать взглядов от коробки с солидной надписью SAMSUNG. Сестра медленно подняла на меня глаза:

— Что ты об этом знаешь?

— Ничего, клянусь!

Тогда она взяла коробку, поднялась и направилась в комнату родителей, а я поспешила следом.

— Мам? Зелим сказал, что это мне подарок на свадьбу…

Мама в домашнем халате сидела в кресле и смотрела какой-то сериал. На ее лице промелькнуло недовольство, но она все же убавила звук и обернулась к нам.

— Да. Я не успела сообщить, — будничным тоном сказала она. — Вчера приходили тебя сватать. В августе выходишь замуж.

— Как?.. Кто?! — дрогнувшим голосом спросила Камилла.

Мама поднялась с кресла и подошла к ней. Она улыбалась.

— Галаевы приходили, от их сына, Руслана.

Мама тактично не стала упоминать, что Камилла с ним общалась и, видимо, считала, что все сложилось благополучно: теперь дочка, положившая глаз на суьли, будет пристроена к земляку, к которому тоже неравнодушна.

Камилла прикрыла глаза, ее лицо резко постарело лет на пять.

— Почему вы не спросили меня? — еле слышно спросила она.

— Отец так решил, дочка.

— Я ведь даже школу не закончила… Я поступать хотела…

— Он тоже в Москве живет. Переведешься, поступишь, куда хочешь.

— Ну да, — Камилла блестящими от слез глазами снова смотрела на мать. — Они не дадут мне поступить, ты же знаешь! Мне всего шестнадцать, мама!

— Ты достаточно взрослая, раз начала общаться с парнями, — отрезала та. — Камилла, это не обсуждается. Отец дал слово. Свадьба будет в Чечне, и в конце июня мы едем туда. Луиза приедет позже, с Зелимом, когда сдаст экзамены.

Сестра хотела было еще что-то сказать, но осеклась, передумала и, развернувшись, вышла из комнаты, топоча, как солдат на плацу. Я снова тенью последовала за ней.

— Это нечестно, Луиз… — сказала Камилла, опустившись на кровать. В руке она все еще сжимала коробку с телефоном. — Это так… так…

— Подло? — подсказала я и уселась рядом.

— Да! Они могли бы спросить меня. Просто спросить! Конечно, я не стала бы возражать отцу, если ему по барабану мое мнение. Но тупо спросить-то можно было?!

Камилла отшвырнула, наконец, коробку и сжала руки в кулаках, утерла сбегавшие слезы. Мне было обидно, что родители так поступили с ней, но она хотя бы не билась в истерике, а значит, Руслан все же не самый худший вариант, который мог ей попасться. Она же с ним тоже встречалась и просто не могла выбрать между ним и Низамом. А теперь все так удачно сложилось.

— Ты не рада? — на всякий случай уточнила я, поглаживая Камиллу по спине.

Она некоторое время молчала, пыталась справиться со слезами, и вскоре ей это удалось. Ее наивно-девичье лицо покрыл налет стали, безразличия.

— Какая уже разница? — отозвалась она. — Они все решили за меня.

Роберт испытал очередной культурный шок, услышав о том, что мою несовершеннолетнюю сестру выдают замуж, даже не спросив ее согласия. Я вышла из библиотеки, где усердно готовилась к очередному экзамену, и мы с ним забрались на самый последний этаж и даже выше — на лестничную площадку перед дверью на чердак. Если бы чердак был открыт, я предпочла бы разговаривать на крыше.

— У меня в голове не укладывается, что такое возможно! — недоумевал он. — Иногда мне кажется, что ты прилетела с другой планеты. В шестнадцать лет у нас девчонки и не думают замуж выходить.

— Она вообще-то тоже не думала, — ответила я. — Сейчас это случается не так уж часто, но… Восемнадцать-двадцать лет у нас — самый возраст, чтобы выйти.

Это хорошо еще, что он не знает, как порой особо ревностные родители выдают девочек и в четырнадцать…

— И что, она никак не может отказаться? Не расписываться в ЗАГСЕ, например?