— Если я скажу, что нет?

— Тогда мы отпустим тебя сейчас. Но, как ты правильно сказал, здесь тебе лучше не играть. И на какие средства ты купишь лошадей и припасы на обратный путь?

Ний кивнул. Собственно, для себя он решение принял ещё до начала разговора.

— Согласен, — подтвердил он кивок словами. — В Железных Воротах я сыграю для вас десять партий. Постараюсь выиграть как можно больше. Но первую партию там я сыграю для себя. На случай, если нам всем придётся бежать.

— Разумно, — сказал Аюби.

— Но ты ведь не убежишь сам? — спросил Мантай как бы в шутку.

— Если бы я хотел убежать, то убежал бы здесь, — сказал Ний. — В этом хаосе легче затеряться.

— Ты сказал «хаос», — подал голос Холк. — Ты разве грек?

— Моя мать гречанка, — сказал Ний. — Я, кажется, говорил об этом.

— А ты умеешь читать и писать по-гречески?

— Разумеется.

— Очень хорошо, — сказал Холк. — Завтра я дам тебе письмо, его надо будет прочитать и написать ответ.

Ний молча кивнул.

— Вы спите, — сказал Холк. — Я покараулю.

Он встал одним движением — только что сидел, скрестив ноги, а вот уже во весь рост. Проверил, на месте ли пояс с акинаком, накинул на плечи подбитый мехом плащ и вышел из шатра.

Снаружи метался снег.

— Он вообще спит хоть когда-нибудь? — спросил Ний.

— Только на коне, — сказал Мантай и засмеялся.

Ний так и не понял до сих пор, какие отношения связывают Холка с Мантаем и Аюби. С этими двумя всё понятно: небогатые купцы, возившие товары из Алпана в Тикр и другие города царства — и обратно. Но Холк, он кто? Компаньон, попутчик? Страж? Точно не слуга… Задавать прямой вопрос почему-то не хотелось. Вот не хотелось, и всё. Может быть, завтра выяснится…

Царская дорога проложена была прихотливо: от Цареграда через Тикр и до крепостца Избыл в междуречье Инелея и Джаига; здесь она раздваивалась, одна дорога шла на восход через Джаиг, степи и дальше в Сугуду, Туран — и так до самого Цереса; другая почти поворачивала назад, загибалась к югу, пересекала Инелей неподалёку от впадения его в море — и дальше вела к Железным Воротам, Алпану, Техрану… Чем это объяснялось, никто толком не знал, говорили разное — и что отворот дороги на Тикр проложили много позже, а старыми и главными дорогами были как раз восходная и южная; и что такой изгиб объясняется близостью границ некогда дикой и разбойничьей Киммерии; и что в прошлом пошлины купеческие платили именно в Избыле, и был когда-то Избыл большим городом, равным Тикру, а то и поболе, но несколько нашествий разорили его; а может быть, стала маловодной речка, поившая город, — и высохло, превратилось в солончак, большое озеро, вокруг которого он был построен. Крепостец частью сохранился с тех давних лет, а частью был достроен уже при молодом царе Корохе…

Сейчас вокруг крепостца и под его защитой собралось целое становище — беглецы из Тикра с одной стороны и остановившиеся караваны с юга и восхода — с другой. Многие купцы предусмотрительно повернули домой, многие беглецы двинулись дальше, не дожидаясь вестей, — но не меньше двух тысяч человек жили в шатрах на пронизывающем ветру, всё ещё на что-то надеясь.

Каждый день к ним выходили из крепостца царские люди и говорили, что по-прежнему ничего не известно.

Как всегда в таких случаях, в изобилии расходились слухи, одни страшнее и нелепее других. Наверное, только Ний понимал, что действительность ещё нелепее и страшнее. Но он благоразумно помалкивал.

И опять же как всегда — шёл торг; кто-то сбывал товары, чтобы уйти налегке, кто-то покупал задёшево, надеясь, что опасности пролетят стороной. Большой ценностью были дрова — за ними приходилось ездить по два дня: день уходил на дорогу в оба конца, день на заготовку. Свой запас люди из крепостца не продавали ни за какие деньги.

И, само собой, во многих шатрах шла игра. Первый день Ний присматривался и прислушивался, потом начал играть сам. На третий день слава о новом умелом и удачливом игроке облетела всё становище. И, конечно, нашлись другие умелые и удачливые игроки, желавшие с ним сразиться. Так что сейчас кошели Аюби и Мантая сильно потяжелели…

Да, пора была двигаться дальше. Слишком умелых и удачливых игроков нигде не любят долго.

Утром, когда Аюби куда-то ушёл, а Мантай неторопливо упаковывал имущество, Холк принёс Нию письмо. Оно было написано на смятом и порванном посередине клочке пергамента — и, похоже, побывало в воде, многие буквы расплылись и едва угадывались.

Ний долго вчитывался, пытаясь понять.

— «Сердечный друг, очень долго нет от тебя…» — тут либо «писем», либо «знаков». — «Сейчас самое главное — точно знать, что…» — не пойму, — «…поскольку претендент лишён рассудка и не прислушивается к доводом советников. Он окружён…» — здесь опять не читается, — «…и я очень опасаюсь, что проникнет…» — тут просто дыра, — «…не совладать. Прошу тебя со всей осторожностью, но весьма решительно пресечь…» — не понимаю, — «…не останавливаясь ни перед чем. Напоминаю о твоей клятве. При самой крайней необходимости обратись к купцу Акболату из Тикра и предъяви ему свой…» — здесь вроде бы слово «запястье», но я не уверен. — «Сутех сейчас является самой большой опасностью для…» — всё, дальше ничего нет.

Ний надеялся, что ни лицом, ни голосом ничего не выдал.

— Сутех… — Холк произнёс это имя так, словно пробовал его на вкус. — Сутех… — и поскрёб гладко выбритый подбородок. — Ты знаешь, кто такой Сутех?

— Так звали соперника царя Додона, — сказал Ний. — Он вроде как египтянин. Куда потом делся…

Холк какое-то время смотрел вдаль.

— Ладно. Надо подумать. Пока не будем ничего писать.

Он забрал письмо, повернулся и ушёл, оставив Ния в недоумении.

Кто же ты, скиф Холк?..

Зима всё длилась и длилась. Об этом переговаривались испуганно и безнадежно, как о наступлении последних времён…

Правда, старый седобородый купец, с которым как-то прошли несколько переходов, говорил, что на его памяти был такой же год, когда лето вовсе не наступило — но тогда и небо было другим, серым, и солнце — кровавого цвета не только на закате перед большим ветром, но и в полдень; а уж луна… Сейчас же солнце светило ярко, но почему-то не грело.

На переходе через Инелей тоже было людно. Странно, что люди всегда вот так вот скапливаются в каких-то символических местах — на перекрёстке, на переправе… Дорога была пуста, а здесь — сотни шатров. Инелей стоял, лёд местами бугрился, по широкому проторённому пути — почти чёрному среди снежной белизны — туда и обратно свободно двигались и конные, и санные, и не надо было ждать лодок или плотов, — но вот поди ж ты — люди всё равно сидели и чего-то ждали.

Летом переправа была много выше по течению — там, где русло Инелея ещё не делилось на сорок рукавов. Зимой же шли здесь, по короткому пути, экономя два дня, а то и три.