Чайник на плиту Альда ставит сама. Макс, чертыхаясь, достаёт что-то из холодильника.

– Кажется, мне чая мало, – извиняется он. – Проголодался.

– Я тоже, – смеётся она смущённо и отбирает продукты, которые он беспорядочно складывает на стол. – Я приготовлю что-нибудь быстро. И будет у нас пир после тяжёлого дня.

Альда колдует у плиты. Макс стоит сзади. Кажется, он контролирует каждый её жест, проверяет, правильно ли она готовит. Но Альда знает, чувствует: это не так. Ему просто необходимо быть рядом. Ему тоже нужно её тепло.

– Не могу, – выдыхает Макс резко и снова обхватывает её руками. Жмётся к её спине, будто нет больше никого на свете, кроме неё. Целует её в волосы, шею. Руки накрывают грудь, а затем тянутся, выключая конфорки.

Он разворачивает её, целует. Беспорядочные поцелуи, торопливые. И Альда знает, чем всё закончится, когда он тянет её за руку в комнату, где стоит диван. Она не сопротивляется: против стихии ещё не придуманы способы защиты. Да ей и не хочется: рано или поздно это должно случиться. Пусть лучше сейчас, чтобы наконец-то всё встало на свои места.

Она разрешает себя раздеть, но не помогает. Ложится, обнажённая, на белый флаг простыни. Это капитуляция без боя.

Его руки проходятся по её телу. И сам он уже обнажён. Тело у Макса горячее. Он накрывает её собой. Неистовый, нетерпеливый, напористый, возбуждённый до предела.

Альда раздвигает ноги и помогает ему войти. Ворваться в себя. Закрывает глаза. Две слезинки катятся по вискам. Но он не увидит их за волосами. Скоро всё кончится. Макс получит своё и успокоится. Ей не жалко. Она бы дала ему много больше, если бы могла, умела. Но даёт лишь то, что прилагается – тело. Это такая малость.

Альда ждёт, но Макс почему-то останавливается.

– Эй, Альда. Посмотри на меня, – это и просьба, и приказ.

И тревожные глаза. И вздутые вены на руках по обе стороны его напряжённого тела.

– Что-то не так? – Макс выходит из неё полностью. – Я поспешил, да? Вот я дурак, а…

Он падает рядом, дышит шумно и прерывисто. Смотрит в потолок. От досады бьёт кулаком по дивану.

– Всё хорошо, Макс, – прикасается она к тёмному виску, убирает волосы. У него там жилка бьётся. – Ты не виноват. Просто сделай это. А я… я всегда такая, понимаешь?

Он не понимал, но дышать стал ровнее. Повернулся к ней, опёрся на руку и посмотрел в лицо. Альду словно прорвало. Лопнуло что-то внутри, растеклось жгучим ядом. Дышать стало легче. Слова вылетали беспорядочно, толчками, вместе с воздухом из лёгких.

– Я… фригидная, – и ещё две слезинки по вискам. И смотрит она в потолок, чтобы не наткнуться на его внимательный взгляд, не струсить. – Всегда такая. Сразу. Ничего не чувствую. Не умею. Ты не виноват. Никто не виноват. Это правда. Поверь. Сделай это. Пусть хоть кому-то из нас будет хорошо.

Слёзы уже катятся потоком, тонут в волосах, холодят виски. Ей холодно. Неуютно. Хочется спрятаться. И тело никчёмное прикрыть, как великий позор всей жизни. Она тянется за покрывалом, но уверенная рука останавливает её.

– Посмотри на меня, – просит её Макс мягко. И Альда ныряет в его глаза. Отчаянно, как в глубокую реку с очень большой высоты.

Он вытирает ей слёзы. Ладонями. Большими сильными ладонями вытирает. Лицо берёт в чашу своих рук, чтобы не отвела взгляд.

– Послушай меня. Это неправда. Тише, тише, дай я скажу, что вижу и чувствую. Ты не можешь быть фригидной. В тебе столько любви – я же видел сегодня. А я не слепой. Безногий, но с глазами, с чувствами у меня всё хорошо. Есть вещи, которые чуешь сердцем, чем-то там ещё непонятным. Мы вот вроде набор ливера: кожа, мышцы, кости, внутренности. Слабое существо, которое легко сломать и лишить жизни. Но в каждом из нас есть что-то большее. Дух. Душа. И сердце не просто орган, что кровь гоняет. Интуиция откуда-то берётся. Не просто работа мозга, нейронов или чего там ещё. Чёрт, мне трудно объяснить. Но ты поймёшь меня. Должна. Я знаю.

В нём столько уверенности и накала. И Альда очень хорошо понимает, о чём он сейчас толкует. Правильные слова. Она сама так думает нередко. Иначе им всем достаточно было бы просто дышать, питаться, испражняться, удовлетворять потребности. Набор важных, но не главных инстинктов. Человек гораздо сложнее. Именно поэтому приходят боль и страдания, сомнения и радость. Любовь наконец. Не на физическом уровне, а где-то на порядок выше.

– Ты просто не пробудилась. Спишь. Так бывает. Никто не позаботился о тебе. Все мы лишь пихали в тебя свои члены и пользовались. Не дали понять, почувствовать, осознать, проснуться. Ответь только честно. Это не вопрос самца. Я и так знаю ответ, но хочу, чтобы его произнесла ты. Вслух. Сколько нас было? Мужчин, что пользовались тобой и не смогли понять?

– Двое. Ты третий, – шепчет она, боясь сказать эти слова громче.

– Пф-ф-ф, – фыркает Макс. – А на самом деле – ни одного. Все дураки. И я такой же. Но я хочу всё исправить, Альда. Ты поможешь мне? Простишь? За нечуткость и торопливость?

– Мне нечего тебе прощать, Макс, – вздыхает она. – Я не вижу твоей вины. Я хотела бы тебе верить, но…

– Тш-ш-ш, – кладёт он палец на её губы. – Ты сдашься, когда сдамся я, хорошо? Только позволь мне пробудить тебя, Спящая Красавица. Я хочу. И уверен в успехе. Дай мне шанс реабилитироваться. А то я сел в лужу, а ты не даёшь мне подняться. Ты же не оставишь меня сидеть посреди улицы в мокрых и грязных штанах? Что люди подумают? Скажут: Гордеев обоссался. Неудачник.

Альда смеётся. И смех этот разгоняет тяжесть в груди. Макс очень близко. Глаза у него блестят. На губах – ирония. Она тянется к нему. Прикасается пальцами к его улыбке.

– Я не брошу тебя посреди улицы, Макс. Я сниму юбку и прикрою твои мокрые штаны, чтобы никто ничего дурного подумать не смел.

– Оставайся в юбке, Альда, – темнеют у него глаза. – С тобой я пройдусь и в мокрых штанах, потому что никто и ничего не посмеет сказать мне, пока ты рядом.

Они обнимаются. Прижимаются друг к другу. Как два котёнка, что жмутся в поисках тепла. Макс обнимает её. Обволакивает надёжными руками. Баюкает, как ребёнка.

– Вот увидишь: у нас всё получится.

И Альда понимает: он сейчас не совсем о сексе говорит. И поэтому душа её расцветает. Распускает лепестки, греется под лучами солнца по имени Макс Гордеев. Другого ей не надо. Потому что Макс Гордеев на самом деле – солнце её Вселенной. Свет её души. Стук её сердца. Крик её обнажённой сути.

Юлия

Время повернулось вспять, как только она увидела его в коридоре. Почти не изменился. Всё такой же высокий и гибкий, широкий в плечах, и белоснежные волосы стянуты в хвост.

Вряд ли он выбеливает их, как раньше. Но ему так идут и белые пряди, и джинсы, что низко сидят на узких бёдрах. Кажется, он сейчас покачнётся и сделает танцевальное па. Сгусток энергии. Подвижный, пластичный, знакомый до боли.