Роль жертвы и пафос страдания превратил Екатерину из«благородного страдальца» в деспота и самодура. Так к ней и стали относитьсяродные, что, в целом, совершенно естественно. Порочный круг замкнулся:неконструктивная, эгоцентричная тактика Екатерины, в целом понятная, фактическипривела лишь к увеличению количества проблем, к усилению тяжести тех потерь,которые уже к этому времени были понесены этой семьей.

Впрочем, винить Екатерину — неправильно. Она, сама того незаметив, оказалась в плену собственной иллюзии, иллюзии страдания. Именнопоэтому ей казалось, что это она, и никто более, понесла тяжелую утрату. Именноиз-за иллюзии страдания она не смогла вовремя осознать, что не в причитаниях иобвинениях, но в ее помощи нуждаются окружающие — дочь, зять, внучка, да и дед,который был совершенно подавлен произошедшим. Наконец, именно иллюзия страданиявызывала к жизни роль жертвы. И эта роль стала неосознанно использоватьсяЕкатериной как жесткое средство отмщения за все прошлые пережитые ею обиды.

Устранить ложь — значит испортить представление, потому чтоименно лицедейство и притворство приковывают к себе взоры зрителей. Но и всяжизнь человеческая есть не что иное, как некая комедия, в которой люди, нацепивличины, играют каждый свою роль, пока хорег не уведет их с просцениума.

Эразм Роттердамский

В процессе психотерапии мы должны были избавиться от иллюзиистрадания, чтобы суметь принять гибель девочки и отпустить ее с миром, переставдокучать близким. Но это была лишь половина дела, дальше нам предстоялоосознать ту несправедливость, которой подверглись в результате произошедшегоблизкие Екатерины. Ценность живых, тех, кто окружал Екатерину, должна быластать неоспоримой и священной. А вслед за этим необходимо было найти применениетем нерастраченным силам, которые были у этой женщины и так глупо, так бездарноуходили на страдание и связанные с ним ролевые игры.

Спустя несколько месяцев Екатерина устроилась на работу вполиклинику, а еще через полгода она рассказывала мне о том, сколько иллюзорныхстраданий переживают люди, которые туда обращаются. «Я пытаюсь помочь импонять, — говорила она в процессе одной из наших бесед, — что страдание даетсячеловеку с тем, чтобы он умел ценить жизнь». Я не уверен, что страдания,которые выпадают на долю каждого из нас, даются нам с какой-то определеннойцелью, но то, что мы начинаем ценить жизнь, избавляясь от своей иллюзиистрадания, это совершенно очевидно и ясно. Однако это начинаешь понимать толькодоведя «санацию» своих иллюзий до логического конца.

Как ни странно это прозвучит, но наше страдание — не болеечем наша же собственная привычка страдать. У кого-то она развита в большейстепени, у кого-то в меньшей. Для кого-то страдание — стиль жизни, для кого-то— способ пережить очередной кризис. Но если это стиль жизни, то завидовать нами вовсе нечего. Если же мы таким образом переживаем собственные кризисы, то навторой-третий раз это может и в привычку войти, стать «второй натурой».

Проблема в том, что мы, играя роль жертвы, лишь усиливаемсвое же собственное страдание. Словно бы учившись по системе Станиславского, мынастолько вживаемся в роль жертвы и страдальца, что мир действительно начинаетвосприниматься нами подобным образом. Мы сами создаем свое страдание, сначалаупиваемся им, а потом в нем же и тонем.

Мы пытаемся использовать свое «страдание» для обороны инападения, для привлечения к себе внимания и для удержания тех, кого нам оченьхочется удержать. Короче говоря, нам без своего страдания уже и ни туды, и нисюды. Но мы ведь с вами не лицемеры какие-то! Мы не можем, не должны обманыватьокружающих, это как-то некрасиво. Подобное поведение не согласуется с нашимсобственным представлениемо себе. Вот поэтому мы и вынуждены начать верить всвое страдание! Поскольку если мы и себя обманули, если мы и себя убедили втом, что страдаем, то получается вроде бы, что мы других не обманываем. То естьмы должны верить своему страданию, чтобы сохранить собственное лицо. А ведь вызнаете, как это важно!

Когда человек принимает на себя роль жертвы, он начинает«социальную игру». Специфика социальных связей, принятое в обществе отношение кстраданию (сочувствие, сопереживание, поддержка) усиливают эту роль. Постепенномы уже и сами теряем способность отличать — где наигранное страдание, котороемы с таким успехом симулировали в детстве, а где фактическое. Зачастую мыпринимаем свою роль жертвы, роль страдающего, несчастного человека задействительное страдание. И в результате находимся в состоянии постояннойжалости к себе.

И в этом есть определенный, я бы сказал, романтизм, что ли…«Я не понят! Я не оценен! Я мученик! Я несчастен!» — драматично, романтично,изысканно. Мы находим в своем страдании удивительные нотки — возвышенные,восторженные, трагические. Мы, признаемся в этом, упиваемся иногда своимстраданием, ведь это способ ощутить собственную индивидуальность,исключительность, противопоставленность миру. Наше страдание — это прежде всегояркое переживание, страстное чувство, а только потом собственно страдание. Иради одного этого — возможности так чувствовать и так переживать — уже можно ипострадать!

Мы рассказываем себе и окружающим о том, как тяжела идраматичная наша жизнь. Мы уверяем себя в том, что не заслуживаем той жизни,которую имеем. Мы жалуемся на внешние обстоятельства, а в итоге страдаем ещебольше. Здесь вся проблема в вере, поскольку если ты веришь, что страдаешь, то,разумеется, страдаешь. И чем больше веришь, тем больше страдаешь. Мы сами тогоне осознаем, с какой любовью, нежностью и теплотой мы относимся к собственномустраданию. Лиши нас его, и мы расстроимся! Мы будем требовать его обратно!

С другой стороны, если так себя убеждать, то разве же можносебе не поверить? А если ты веришь в то, что ты страдаешь, разве ты не будешьстрадать? Будешь, обязательно будешь! И тут начинается новый виток: мы страдаем— нас игнорируют (у них и своих забот полон рот — не будем забывать об этом!),а мы начинаем думать, что мы никому не нужны, что мир — это чистой водынесправедливость и что участь наша трагична, причем «фатально трагична».

Конечно, манипуляторами не рождаются. Их старательно лепят,создают из здоровых маленьких детей, вводя их за руку в манипулятивный мирсовременного человека. Первый урок они получают, разумеется, от своихродителей, который являют собой уже готовый продукт нашего манипулятивногообщества, в то время как дети — еще полуфабрикат.

Эверетт Шостром

Если ты не ищешь внимания и поддержки, то и не заметишь ихотсутствия, если же ты ждешь внимания и поддержки, то всякое подобное действиепо отношению к тебе кажется тебе недостаточным. Удивительно, но именно те люди,которые буквально купаются во внимании и заботе, чаще всего страдают отстранной идеи, что они «никому не нужны».

Вообще говоря, с этой собственной «нужностью» и«ненужностью» возникает целая проблема! Нужна может быть какая-то вещь,функция, нужной может быть какая-нибудь запчасть. Но об этом ли, о такой лиучасти мы мечтаем, когда хотим «быть нужными»? Отнюдь! Мы хотим быть нужнымисами по себе, просто так. А разве может быть что-то нужным «просто так»? Врядли, и мы явно выходим на шаткую почву иллюзии счастья. Тут-то и вспоминаетсясакраментальная фраза из необычайно популярной у нас комедии: «Ему нужна не я,а мои миллионы!» Ее забавность подчеркивается еще и тем, что восклицает этосамозванец, переодетый женщиной и не имеющий за душой и ломаного гроша.