С опаской поворачиваюсь ко второму проходу, ведущему в Зеркальную страну. Красная дверь распахнута. Выбегаю на лужайку перед домом, но там никого – даже калитка заперта.

Размышляю, не пробежаться ли по улице, потом отказываюсь от этой идеи и возвращаюсь обратно. Смотрю на дом, большой, массивный и ослепительно яркий. Он отбрасывает огромную тень. Не хочу туда! Поднимаюсь по ступенькам, беру конверт и захлопываю заднюю дверь. Прохожу через сад, глядя на солнце и радуясь ветерку. Если Росс выглянет из окна кафе «Клоун», то увидит меня. Впрочем, если он еще не спустился на первый этаж, чтобы выяснить, почему я ношусь по дому как безумная, то, наверное, до сих пор спит. Мы оба только и делаем, что спим, скрываясь от реальности.

Старина Фред скрипит в знак приветствия. Обнимаю ствол обеими руками, закрываю глаза, чтобы не видеть слова «Копай» или наших имен, вырезанных в круге, и вспоминаю, сколько сидела или лежала на его нижней ветке, глядя в небо. Сколько раз он дарил мне утешение, как и преданная, робкая Мышка. Неважно, права ты или нет, сильна или слаба, – Старина Фред принимал тебя такой, какая ты есть, и дарил мощное, надежное сочувствие. Вспоминаю фразу из письма Эл «Я – Мышка», отшатываюсь от дерева и стою, запрокинув голову и растопырив руки, пока за прикрытыми веками не начинает расплываться краснота. В солнечные дни мы с Эл простаивали так чуть ли не часами, со смехом передразнивая мамины пронзительные крики: «Не смотрите! Не смотрите, а то ослепнете!»

Увы, смотреть придется. Разрываю конверт, достаю открытку. Пейзаж акварельными красками – шумная гавань в солнечный, безоблачный день. Я содрогаюсь. У меня нет ни малейшего желания знать, что там внутри!

«ОН И ТЕБЯ УБЬЕТ».

Закрываю глаза. Вспоминаю «Он НЕ ПОЛУЧИТ ее, и Она НЕ ПОЛУЧИТ его!» из сегодняшней странички дневника сестры. Написано за неделю до нашего девятнадцатилетия. За неделю до той обшарпанной, унылой комнаты с морскими пейзажами в пластиковых рамках. За неделю до того, как Эл совершила задуманное, «чтобы вернуть все, как было».

Росс позвонил мне прямо на работу. Я вышла на вторую смену в захудалый вест-эндский паб под названием «Белая звезда» и больше туда не вернулась. К тому моменту, как я доехала до больницы, самое страшное было уже позади. Эл промыли желудок от парацетамола, накачали успокоительными, поставили капельницу с физраствором. Росс стоял возле ее постели, держа за руку. Волосы всклокоченные, весь дрожит, хотя оба мы знали, что Эл поправится. Он отказывался ее покидать и сидеть на облезлом диване в приемном покое, как послушно сделала я. «У юноши случилась форменная истерика, – шепотом поведала мне медсестра, когда наступила ночь и все посетители ушли. Она сжала мою руку, потом ударила себя в грудь. – Как прекрасно быть молодым и влюбленным!»

Дождавшись, когда Росс уйдет перекусить в столовую, Эл открыла глаза, встретилась со мной взглядом и расплылась в той самой улыбке – полной любви и ненависти. «Я победила!»

* * *

За день до выписки Росс назначил мне встречу в Королевских ботанических садах. Шел дождь, и мы укрылись под раскидистой ивой недалеко от кованых ворот. Он держал меня за руку, я плакала и умоляла его остаться со мной. Росс взял мое лицо в ладони, утирая слезы большими пальцами, и глаза у него были черны от горя. «Кэт, она оставила записку, где написала, что мы разбили ей сердце. Эл не сможет без меня жить!»

«Почему ты должен быть с ней? – хотелось мне крикнуть. – Почему не со мной?»

Росс продолжал смотреть на меня грустными глазами и изнывать от вполне предсказуемого чувства вины. «Я люблю вас обеих», – признался он, и тогда я поняла, что Эл победила… Неважно, каким несчастным он выглядел или сколько плакал, главное – сестре удалось нас разлучить. Я его потеряла!

Эл наверняка за нами наблюдает и шлет открытки, чтобы избавиться от меня. Но зачем? Ведь до своего исчезновения она и так не видела меня много лет. Из-за этих открыток, подсказок и страниц дневника я ненавижу ее еще больше, а его – меньше. Прочитав «ПРОЧЬ», я первым делом подумала: нет!

Второй мыслью было: вернись и заставь меня! Мне не следовало сдаваться двенадцать лет назад. Напрасно я уехала и пыталась все забыть. Эл много лет жила моей жизнью. Она украла мою жизнь! Чем же все эти годы была я? Отражением в зеркале, тенью под ногами – темной, плоской, неверной. Неуместной.

Ветер набирает силу, толкает меня обратно к дому, и вдруг я слышу, как хлопает дверь сарая. Она прилегает к раме неплотно и с каждым порывом издает глухой звук. Я распахиваю ее, заглядываю внутрь и жду, пока глаза привыкнут к темноте. Оглядываю пыльные пустые ящики, старые газеты и мешки с компостом. Среди хлама виднеется что-то ярко-синее.

Без особой охоты пробираюсь сквозь груды мусора. Синий предмет запихали возле задней стены, сложив в неопрятный куб. Нагибаюсь, трогаю его и обнаруживаю, что он сделан из такого же материала, как и надувной матрас в нашей с Эл съемной комнате. В сознании ворочается неприятное заключение, к которому мое подсознание успело прийти гораздо раньше. Лучше бы оставить все как есть и не вникать.

Вместо этого я рывком вытягиваю предмет на белый свет, едва не теряя равновесие, разворачиваю и пытаюсь понять, что же это такое. Предмет большой, во весь мой рост, в центре – овальное отверстие, внутри – весло из углепластика, разобранное на четыре части. На самой длинной есть надпись «Гумотекс». И тогда я понимаю, что нашла надувной каяк Эл…

Мне снится кошмар. Мы с Эл бежим изо всех сил – до боли в ногах, сами не свои от страха. Он давит на плечи, выбивает из нас дух.

Следом с тяжелым топотом гонится Зубная Фея, и мы сворачиваем в кафе «Клоун». Печальный Дикки Грок здорово напуган и ведет нас к шкафу, стиснув губы. Даже Пого встревожен, хотя на лице у него застыла широкая ярко-красная улыбка.

Мы садимся на корточки и крепко, до боли вцепляемся друг в друга. Клоуны закрывают дверцу и поспешно ныряют под кровать. Тут же раздаются тяжелые неверные шаги, пахнет кровью.

Дверная ручка начинает дребезжать, поворачивается, и вдруг шкафчик исчезает, кафе «Клоун» тоже, и мы с Эл оказываемся на берегу. Прибой омывает ноги, на горизонте маячит черный силуэт пиратского корабля. Синяя Борода стоит над распростертым на песке дедушкой и в одной руке держит огромный изогнутый крюк, а в другой – длинную железную трубу. У дедушки нет половины головы. «Не волнуйся, девонька! – смеется он. – Мне совсем не больно!»

Синяя Борода ухмыляется черными, остро заточенными зубами. Лицо, грудь и костяшки пальцев у него залиты кровью. Ему нравится бить, нравится причинять боль. Волосы свисают ниже спины и болтаются между ног, в бороде – кости. Он подмигивает, опускает трубу снова и снова, разбивая остатки дедушкиного черепа, и кровь хлещет алыми дугами.

Мама хватает нас за руки, больно щипая кожу. Лицо в крови, глаза безумные. «Прячьтесь от Синей Бороды, потому что он – чудовище! Он вас поймает, женится, а затем развесит на крюках, и вы умрете!» Мама трясет нас и указывает на черный корабль. Тот все ближе, летит к берегу на приливной волне. «Берегитесь и Черной Бороды тоже, потому что он хитрый лжец! Как ни бегите, он всегда будет у вас на хвосте, а потом поймает и бросит акулам!»