Вечером 12 июня 2010 года я пошла на свадебное торжество своего друга, которое происходило в лофте Tribeca. Все было прекрасно. Я пила красное вино, потом переключилась на белое. Я сидела в большом круглом кресле у окна, рядом был парень в белом смокинге и смешных черных очках. Последним, что я помню, было его лицо, его раскрытый в смехе рот. А за ним – ночь.

Следующим утром я проснулась в своей постели. Я не знала, как закончилось торжество и как я вернулась домой. Бубба был рядом, мурлыкал и терся об меня своим боком. Все в порядке, ничего тревожащего. Просто кусок жизни выпал из памяти, словно вынутый из дыни шарик мякоти.

Люди, которые не хотят бросать пить, часто указывают на маркеры статуса, которые у них еще остались. Они составляют списки вещей, которых еще не лишились: у меня все еще была моя квартира. У меня все еще была работа. Я не потеряла парня или детей (потому что у меня не было, кого терять).

Тем вечером я принимала ванну, лежала в воде в течение долгого времени, лила воду на свои бедра и бледный живот, и мне впервые пришло в голову, что со мной никогда не случалось ничего серьезного. Я ни разу не попадала в больницу. Меня не сажали в тюрьму. Никто и ничто никогда не тормозило меня. Вместо этого я плыла по жизни, безнадежная пылинка в океане космоса, тающая с каждым годом. Я держалась за многие вещи. Но не за себя.

Не знаю, как описать накрывшую меня синеву. Это не было желание самоубийства. Это было осознание, что я уже мертва. Жизненная сила покинула меня.

Я поднялась из ванны и позвонила матери. Она была тем человеком, которому стоит позвонить перед тем, как оставить всякую надежду. И я сказала ей то, что говорила уже тысячи раз – друзьям, себе, тихому ночному небу.

– Я думаю, мне нужно прекратить пить, – сказала я ей. И на этот раз я сделала то, что говорила.

Чулан в моей манхэттенской студии размером как раз подходил для того, чтобы я могла забраться в него. Если бы я разобрала коробки и сумки со старой одеждой, а затем подмела пол и впихнула внутрь спальный мешок, подобно гигантской подушке, то я могла бы свернуться на нем клубочком и закрыть дверь.

Не знаю, почему мне потребовалось так много времени, чтобы понять это. Много лет я спала в кровати и мучилась от солнечных лучей, проникавших сквозь жалюзи. Мне приходилось прятаться под одеялами и подушками и носить голубые шелковые маски, как кинозвезды 60-х. Каждое утро я чувствовала себя такой незащищенной, в то время как в полутора метрах от меня был чулан, способный подарить мне чувство полной безопасности. Это была моя личная комнатка для паники.

Мне нужна была защита, потому что в тот период я была уязвима, как черепаха без панциря. Я знала, что отказ от алкоголя лишит меня эйфории, наступающей, когда в шесть вечера пробка вылетает из горлышка бутылки. Однако я не ожидала, что почувствую такую угрозу со стороны окружающего мира. Я не думала, что буду сторониться незнакомцев на улице и что магазины спиртного будут манить меня из-за каждого угла.

Вы удивитесь, когда узнаете, насколько легкой становится жизнь, когда она ограничивается пространством 0,6´1,5 м. Вы замечаете, как тело съеживается, как тихо вы дышите, как стучит ваше сердце. Сердце, этот естественный метроном. Эта гулкая и незатихающая барабанная дробь. Разве не странно, что оно продолжает биться даже тогда, когда вы приказываете ему остановиться?

Ведь это было бы вполне справедливо, не правда ли? Я пожертвовала самыми важными отношениями в моей жизни, вонзив нож в грудь своей настоящей любви, и теперь должна быть вознаграждена горами сверкающего золота, которое можно хватать руками. Я снова буду с ноги распахивать двери, как крутой супергерой.

Вместо этого я изо дня в день просыпалась в пять утра, одолеваемая тревожностью где-то глубоко в груди, и заползала в чулан на несколько часов, чтобы не слышать неприятные голоса. Когда я в очередной раз облажаюсь? Какие неудачи подстерегают меня за этими четырьмя стенами? Целый день я ходила ссутулившись, и каждый цвет для меня превращался в серый. Вечерами я лежала на кровати, закрыв лицо рукой. Поза человека в похмелье. Мне не нравился свет, не нравился телевизор. Я чувствовала себя так, будто в отсутствие провалов в памяти, вызванных алкоголем, я вынуждена создавать свои собственные.

У меня было несколько источников утешения. Я любила своего кота и еду. Я в огромных количествах поглощала мороженое, что было странно, поскольку я ненавидела сладкое, пока пила. «Я выпью свой десерт», – говорила я, потому что сахар мешал пьяному веселью. Однако теперь я съедала ведро мороженого за один присест и совершенно не винила себя, потому что люди, вынужденные отказаться от того, что они любят, могут есть все, что им, блин, хочется.

С вечера и до полуночи я поглощала арахисовое масло и шоколад; макароны с четырьмя видами сыра и консервированную лазанью; курицу тикка масала, которую привозили в контейнере с двумя вилками. Если я дотягивала до полуночи, то праздновала победу. Прошел еще один день: пятый, седьмой, одиннадцатый. А затем я просыпалась в пять утра, и все начиналось сначала.

Когда мне было чуть за двадцать (это было время путешествий и экзистенциальных поисков посредством газетных объявлений с вакансиями), я какое-то время работала в интернате для детей со смертельными заболеваниями. У одного из младенцев не было мозга, и я даже представить себе не могла такое существование. У него был мозговой ствол, что позволяло развиваться его телу, но не сознанию. Я думала об этом ребенке, когда забиралась в чулан, потому что, когда я раздевала его, чтобы сменить подгузник или искупать, он кричал и кричал, высовывая розовый язык. Даже такие простые ежедневные манипуляции были не для него. Когда я перекладывала его, он терял всякое представление о том, где находится. «Ему кажется, что ты бросила его в пропасть, – сказала мне однажды медсестра, заворачивая его, как буррито. – Его нужно очень туго пеленать, потому что это дает ему чувство стабильности». Когда его снова взяли на руки, он был тихим. Демоны отступили. Ту же самую роль играл для меня чулан. Без него я летела в пропасть.

Не пить было легко. Мне просто нужно было не подносить алкоголь к своим губам. Невыносимым было все остальное. Как я буду разговаривать с людьми? Кем я стану? Что будет собой представлять моя интимная жизнь, если до секса я не буду выпивать бутылку вина и кружку пива? Придется ли мне присоединиться к АА? Стать одним из тех пугающих участников «12 шагов»? Как, черт возьми, я буду писать? Моя жизнь, моя личность, мои цели, мой свет – все гасло без выпивки.

Тем не менее жизнь с алкоголем загнала меня в этот тесный угол, ставший для меня убежищем от ужаса и страхов. Я сворачивалась клубком внутри чулана, потому что это давало мне ощущение защищенности. Мне нравилось, как дверь закрывается прямо у меня перед носом и как в этот момент все голоса в моей голове затихают. Мне хотелось оставаться в чулане вечно. Хотелось лежать там и думать, как все это несправедливо и ужасно. Однако я понимала, что однажды мне придется открыть дверь. Мне придется ответить на единственный вопрос, который поистине важен для женщины, которая отгородилась от собственной жизни: Как мне выбраться отсюда?