Я пошла к своему роскошному неулыбчивому парикмахеру в Гринпойнте[76], чтобы привести в порядок волосы. Нет ничего лучше старого доброго преображения, которое рассеяло бы черные дождевые облака и сделало небо снова ясным. Я села во вращающееся виниловое кресло напротив большого зеркала и была поражена собственным отражением: унылая, потная, пухлые ляжки расплющились на кресле. Вот так плохо я выглядела. Пока парикмахер подрезала мне волосы в районе плеч, мои мысли были об одном: «Я хочу содрать собственное лицо».

Когда она закончила, то подала зеркало, чтобы я могла рассмотреть себя с разных сторон. «Выглядит потрясающе», – сказала я ей. Мне хотелось умереть.

Нет, я не хотела умереть. Я мечтала как можно скорее пройти через этот унылый период и оказаться в том времени, когда я уже не буду такой разбитой. Приближается ли тот день? Можно ли прямо сейчас там оказаться? Раньше я тратила годы своей жизни, ночи пролетали по щелчку пальцев, а теперь мне казалось, что у меня слишком много свободного времени. Мне нужно было катапультироваться в светлое будущее или оказаться в знакомом прошлом, но медленнотекущее и болезненное настоящее я не могла больше выносить.

Однако эти моменты копились: день 32-й, день 35-й, день 41-й.

К счастью, мне не хотелось курить. Я терпеть не могла запаха дыма, и даже одна мысль о курении вызывала у меня тошноту. В этом не было никакого смысла.

Я курила более 20 лет, иногда по две пачки за ночь, но без алкоголя в организме мне не было никакого дела до сигарет. Однако мне хотелось на стену лезть при мысли о шести бутылках пива Sierra Nevada.

Зависимость сложна и непостоянна, если кто-то об этом не знал. Наши желания настолько же индивидуальны, насколько отпечатки пальцев.

Мне напомнили об этом в клубе АА. Однажды один парень сказал: «Поверить не могу, что я больше никогда не буду нюхать кокаин с задницы проститутки». Он не шутил. На его лице отразилось безграничное отчаяние. Я всей душой жалела этого парня, потому что сама испытывала то же самое, когда проходила мимо коктейль-бара или читала о возрождении местного пива. Потерянный рай, мать вашу.

Каждым воскресным вечером я выходила на берег Гудзона и садилась на любую скамейку, не занятую семьями или обнимавшимися парочками, и смотрела на искрящуюся воду.

Было удивительно, что я со своей скамейки вижу другой штат (Нью-Джерси), и пыталась представить себе, что будет дальше. Мои фантазии о будущем не были особенными: парень с карими глазами и взъерошенными волосами, литературная премия, атмосфера любви и восхищения. Пока я сидела на скамье, я поняла, что все мои фантазии объединяет одно: я там совершенно другой человек.

Какой колкий комментарий о моем самовосприятии: я представляю себя другой даже в собственных мечтах. Мне было интересно, что нужно, чтобы это изменить. Смогу ли я когда-нибудь сократить расстояние между собой в моих фантазиях и женщиной, сидящей на скамейке? Возможно ли это вообще? Вы можете быть разным, но никогда не станете другим человеком. В этом и проблема. Вы застряли в себе.

Я начала ходить на встречи клуба АА, расположенного по соседству, каждое утро в 07.30. Это было нелегко для женщины, которой сложно приехать на работу к десяти, но это была хорошая альтернатива попыткам спрятаться в шкафу. Мне нравилось место, где проходили собрания: просторная комната внутри симпатичной церкви, где была люстра и задняя дверь, выходившая в зеленый церковный двор. Я приходила туда ровно в 07.30, чтобы избежать надоедливой болтовни. В противном случае люди подходили ко мне в кафетерии и говорили что-то вроде: «Как у вас сегодня дела?», на что мне хотелось ответить: «Господи, хватит ко мне лезть».

Собрания были неплохими. Мне нравилось слушать истории о последних рывках: передозировка, алкогольное отравление, езда в нетрезвом виде. Эти рассказы были захватывающими, но меня также поражало, насколько много человеческое тело способно вынести. И как эти люди настолько складно выражают свои мысли. Когда я слушала, как они в какой-нибудь философский момент рассказывают о своей трагедии, я думала: «Откуда эта речь? Они что, бегущую строку читают?»

Мне было сложно связывать слова. Раньше мне всегда казалось, что люди, которые бросили пить, должны обретать форму. Однако часто они разваливаются на части, как в моем случае.

В то время я этого не осознавала, а просто считала себя вялой и глупой. Мне хотелось снова стать сильной и влиятельной.

Каждое утро, во время 15-минутного пути до церкви, я стала думать, что буду говорить на собрании. Мне хотелось показать людям, что я такая же умная и так же хорошо говорю, как и они. У меня не было желания оставаться тихой и безмолвной. Я шлифовала и полировала свои откровения, мысленно повторяя: «Раньше я думала, что алкоголь делает меня интереснее, а затем поняла, что он делает интереснее других». Мне нравилось добавлять в свой рассказ какой-нибудь интересный поворот, неожиданную концовку. Личные эссе хорошо строятся на принципе «перевернутых ожиданий». Моя подруга-писательница описала повествовательную дугу следующим образом: «Позвольте рассказать вам, почему это все их вина. А теперь я расскажу, почему она на самом деле моя».

Я села в той симпатичной комнате и провела первые полчаса, репетируя свою речь, а вторые – выбирая себе нового парня среди присутствующих. Это не рекомендуется делать, но мне было все равно. Черт возьми, было 07.30 утра, и я могла делать, что захочу. Я была одинока три года, а это большая часть президентского срока. Я никогда не была в окружении такого числа одиноких обеспокоенных мужчин при свете дня. Я слушала, как эти парни делятся своими внутренними переживаниями, и узнавала о них все больше, уже готовясь смириться с их недостатками. Я могла бы встречаться с лысым мужчиной. Сорок пять – это не так уж и много. Затем они делали жест рукой, и я замечала у них обручальное кольцо, или упоминали о возвращении своей девушки. Я же при этом разваливалась на своем стуле, потерпев поражение.

Однажды утром свою историю рассказал мужчина, которого я раньше не видела. Он был худым и высоким, с щетиной, одетый в кожаную куртку и ботинки. На его лице были шрамы от акне, как у плохого парня из фильма «Бриолин», но он был красноречив, как прирожденный оратор. Я была поражена не столько подробностями его истории, сколько его манерой говорить. Он населял свое собственное тело. Он никогда не повышал голос, но притягивал меня с каждым произнесенным словом. Я перестала смотреть на часы. Хаос в моей голове сменился узким лучом прожектора, который освещал его одного.

Я не могла выбросить из головы этого парня. Мне было интересно, как бы он отнесся к жизни на ферме в северной части Нью-Йорка. Мы бы ездили в город по будням, а в выходные читали бы друг другу книги, лежа в постели, и нас не отвлекало бы ничего, кроме пения птиц за окном. Возможно, нам сперва следует сходить на свидание. Недавно как раз открылся изысканный ресторан, в который мне хотелось сходить.