Иоахим, или «Йохен», Пайпер – двадцатидевятилетний шатен, красавчик с зачесанными назад каштановыми волосами. Убежденный нацист и совершенно безжалостный человек, в войсках СС он считался идеальным командиром танкистов, образцом совершенства, beau idéal. В Советском Союзе он был известен тем, что поджигал деревни и убивал всех жителей. 14 декабря, незадолго до полудня, он доложил о прибытии в штаб 1-й танковой дивизии СС «Лейбштандарт Адольф Гитлер», где бригаденфюрер Вильгельм Монке издавал свои приказы на 16 декабря – День Х {297}. Дивизия была усилена зенитным полком с 88-мм орудиями, дивизионом тяжелых гаубиц и дополнительным инженерным батальоном для ремонта мостов. Каждую боевую группу сопровождало одно из подразделений Скорцени с захваченными «Шерманами», грузовиками и джипами, но командованию дивизии они не подчинялись. По возвращении Пайпер коротко проинструктировал комбатов в хижине лесника.

Только вечером 15 декабря офицерам разрешили проинструктировать свои войска. Гауптман Бэр, командир роты из 26-й народно-гренадерской дивизии, сказал своим людям: «Через двенадцать или четырнадцать дней мы будем в Антверпене – или мы проиграли войну» {298}. Затем он добавил: «А если вам чего не хватает, возьмем у американских пленных». И все же в войсках, особенно в подразделениях СС, царило яростное ликование, всех радовала перспектива мести. Сильнее всего, похоже, озлобился сержантский состав. Мы вот-вот снова захватим Париж, говорили они друг другу. Многие сожалели о том, что французская столица избежала разрушения, в то время как Берлин разбомбили до руин. В 10-й танковой дивизии СС «Фрундсберг» весть о наступлении вызвала «необычайный оптимизм» {299}, поскольку фюрер «приказал нанести сокрушительный удар на Западном фронте». Они полагали, что шок от неожиданной атаки станет серьезным ударом по моральному духу союзников. И, по словам офицера опытнейшей 2-й танковой дивизии, «боевой дух был лучше, чем в первые дни войны» {300}. Только в 6-й танковой армии Дитриха насчитывалось более 120 тысяч солдат, почти 500 танков и «самоходок» и 1000 артиллерийских орудий. У 5-й танковой армии Мантойфеля было еще 400 танков и «самоходок». Командование союзников и понятия не имело о том, какая сила готовилась поразить их самый слабый сектор.

В лагере союзников, как и предсказывал Гитлер, усиливалась напряженность, но, конечно, не в той степени, на которую он надеялся. И фельдмаршал сэр Алан Брук, начальник Имперского генерального штаба, и Монтгомери снова обеспокоились медленным наступлением союзников, причину которого видели в отсутствии у Эйзенхауэра таланта полководца. Единственным человеком, которого они считали достойным командовать сухопутными силами, мог быть только Бернард Лоу Монтгомери, идеал военачальника, по их мнению. И все же Брук считал, что Монтгомери слишком много об этом говорит. Он осознавал политическую реальность, понимал, что все изменилось. Война на северо-западе Европы стала американским шоу, ибо Британия билась за сохранение своих армий, раскиданных по миру. И если бы дошло до выбора командующего всеми наземными силами, им, считал Брук, должен бы был стать не Монтгомери, а Брэдли. Но маленький фельдмаршал явно ничему не научился и ничего не забыл, кроме того своего обещания Эйзенхауэру не говорить ни слова относительно командования.

28 ноября Эйзенхауэр прибыл в бельгийский Зонховен, в штаб 21-й группы армий. Монтгомери всегда делал вид, что слишком занят и не может найти время, чтобы встретиться с Верховным главнокомандующим, даже когда на его фронте мало что происходило. Эйзенхауэру не следовало бы мириться с таким поведением. Он сидел в штабном прицепе Монти, а тот расхаживал туда-сюда и в течение трех часов читал ему лекцию о том, что пошло не так и зачем всем наземным силам нужен один командующий. Фельдмаршал полагал, что естественной разграничительной линией являются Арденны и что он должен командовать всеми союзными войсками к северу от этого района, что поставило бы под его командование большую часть 1-й армии США и всю 9-ю армию генерал-лейтенанта Уильяма Симпсона. К сожалению, молчание Эйзенхауэра – он потерял дар речи от усталости и скуки – Монтгомери истолковал в свою пользу, решив, что тот соглашался с его аргументами: он утверждал, что союзники потерпели стратегическое поражение из-за неспособности достичь Рейна и бесплодного кровопролития в Хюртгенском лесу. Впоследствии, к удивлению своего военного помощника, фельдмаршал сообщил Бруку в Лондон, что Эйзенхауэр согласен со всеми его доводами. А в телеграмме Эйзенхауэру 30 ноября Монтгомери обрисовал в общих чертах то, что, по его мнению, было согласовано.

На следующий день в Люксембурге Эйзенхауэр посетил Брэдли в его штаб-квартире в отеле «Альфа». Брэдли представлял собой жалкое зрелище: он лежал в постели, страдая от гриппа и крапивницы. Хотя Эйзенхауэр негодовал на Монтгомери, заявившего о его стратегическом поражении, письмо, которое он продиктовал в ответ, не сумело пробить броню самодовольства Монтгомери. 7 декабря все договорились встретиться в Маастрихте.

В среду 6 декабря Эйзенхауэр в сопровождении заместителя главного маршала авиации Теддера вернулся в штаб-квартиру Брэдли – обсудить тактику перед встречей с Монтгомери. Адъютант Брэдли майор Честер Хансен боялся, что его генерал будет «трогательно одинок» {301}. «Именно понимание критичности момента, с которым он столкнулся, впервые заставило его нервничать. Он не раздражителен, но более резок, чем обычно, он выглядит усталым, и все эти слабые раздражители истощают его как физически, так и морально». Эйзенхауэр слушал, «кутая горло в меховой воротник летной куртки, его лицо, когда он хмурился, покрывалось сетью морщин».

Брэдли был также раздражен отсутствием прогресса у союзников. «Сражались бы мы с разумными людьми, они бы давно сдались, – сказал он. – Но эти люди неразумны» {302}. Хансен добавил в своем дневнике: «Впрочем, немцы оказались неожиданно стойкими, и убить их совсем не легко… Геббельс сказал им, что это борьба до конца, что слабые будут уничтожены в трудовых лагерях Сибири. Неудивительно, что они так отчаянно сопротивляются нашему наступлению, вынуждая нас убивать их в несметном количестве». Геббельс, пытаясь остановить капитуляцию немецких солдат на Западном фронте, действительно пустил слух, что американцы согласились передать всех своих военнопленных Советам – восстанавливать страну. Он придумал лозунг Sieg oder Sibirien! (Победа или Сибирь!) {303}.