Сквозь водяную завесу Хонгор успел увидать, как серые струисекут лицо мертвой женщины, и в душе его шевельнулся ужас. Ведь грозаразразилась точно в то мгновение, когда он бездумно надел себе на палец кольцоВасилия! Он присвоил то, что теперь принадлежало мертвой женщине, и небесарассвирепели.

Хонгор, подставив спину беспощадной порке дождя, нагнулся,сдернул с мизинца перстенек и торопливо надвинул его на палец мертвой. И… и сердцеего приостановилось, ибо этот скрюченный палец слабо дрогнул. Рука женщинымедленно приподнялась.

Тут Хонгору почудилось, что с небес его крутым кипяткомокатило. Дух занялся от страха. Он впился помутившимся взором в лицо умершей иувидел, что стиснутые губы разомкнулись, а веки бессильно дрожат, пытаясьприподняться, но дождь беспощадно заливает их.

Хонгор рванулся вперед, загораживая собою лицо девушки отсекущих струй, и наконец она смогла открыть глаза.

Они были еще затуманены беспамятством, но от ихзеленовато-серого сияния это бледное лицо сразу ожило и просветлело. А Хонгорупочему-то вспомнилась манящая речная глубь и даже почудилось, что до негодонесся свежий и чуть горьковатый запах влажных цветов.

Проливной дождь, будто гребень, вычесал из волос девушкисоль и пыль, и они широко разметались по мокрой траве. Ее лицо, окруженное этойсветлой волной, напомнило Хонгору таинственный цветок – белый лотос, который онвидел только единожды в жизни, но с тех пор не мог забыть.

А еще зазвучали в ушах слова из старой сказки.

«Я буду твоею, Бембе, – сказала прекрасноликая Эрле, чудокрасоты. – Я буду твоею, но не прежде, чем ты принесешь мне из неведомой страныбелый лотос!

И отправился Бембе в путь. Долог, тяжек был тот путь, но егоозарял свет вечной любви. Много лет минуло, и вот наконец воротился богатырь.Он принес своей возлюбленной белый лотос. Но никто не встретил его: Эрле умерлав разлуке».

– Ты жива, Эрле! – прошептал Хонгор, сам себя не слыша. —Тыжива, я нашел тебя!

И точно так же пело, сверкало и благоухало сердце Хонгора.

Волосы ее, высохнув, оказались совсем светлыми, выгоревшими,будто ковыль. Девушка долго, медленно причесывалась обломком гребня и заплеталакосы, вяло шевеля худыми пальцами и глядя перед собою широко открытыми, нословно бы ничего не видящими глазами.

Хонгор ее не торопил. Видел, что незнакомка еще не понимает,не осознает случившегося с нею и привычные движения помогают ей прийти в себя.

Так же долго, медленно и задумчиво она пила воду. Инаконец-то в глазах ее появился осмысленный блеск.

– Ну что же, тогда едем? – сказал ей Хонгор по-русски,испытывая какую-то неловкость от этого немигающего взгляда светло-серых глаз сжелтоватым ободком вокруг зрачка, отчего они порою наливались мерцающейзеленью.

Она равнодушно потупилась и покорно подчинилась его рукам,подсадившим ее на луку седла. Чтобы ей было мягче, Хонгор подложил своюкороткую учи[19], которую всегда брал с собою в путь. Но она словно бы и незаметила ничего, ей словно бы все равно было, где и как сидеть. А Хонгорухотелось, чтобы эта чужая измученная девушка смотрела на степь с тем жевосхищением, с каким смотрит он, чтобы поняла: ни море, ни река, ни горы, нилес не могут быть краше!..

Да кто их разберет, этих русских? Вон Василий тоже твердилто и дело: «Что за приволье! Что за раздолье!» А потом увел ночью лучшего коняиз табунов отца Хонгора и был таков. Бросились вдогон, но где там! Искать встепи человека, да еще если он сам хочет скрыться, все равно что будан[20] вдеревянном котле варить.

Эх, Василий!.. Хонгор уж думал, давно его косточки ветры идожди выбелили.

Надо бы поспрашивать о нем у этой девушки, но отчего-то языксловно отнялся…

Когда Хонгор привез эту бедную, обессиленную русскую девку вулус и заставил свою жену Анзан ухаживать за нею, никто не сомневался, чтоХонгор украл ее где-то для себя и непременно сделает своей наложницей, а то иженится на ней, если будет на то соизволение хана и ламы. Двоеженство – делообычное. Но жениться на русской все-таки казалось чем-то диким.

Однако Хонгор объявил, что Эрле – дочь русского нойона, онспас ее в степи и хочет взять за нее выкуп. Если выкупа не будет… Что ж, тогдаон и решит, как быть дальше. А пока пусть она живет в его кибитке и пользуетсятем же уважением, какое калмыки обычно оказывают молодым девушкам.

Он никому не рассказал, что Эрле могла быть дочерью Василия:кое-кто еще помнил удалого русского, который обгонял на скачках первейшихнаездников, а потом неожиданно угнал лучшего коня и увез на нем старшую сеструсвоего побратима Хонгора. Стороною годы спустя дошла до улуса весть, чтобеглецам удалось-таки добраться до Царицына, однако Нарн, родив мертвогоребенка, и сама умерла от родильной горячки, а Василий после того уехал Волгоюна север.

Не скоро полиняло пятно позора, которым покрыла Нарн семью;имени дочери до самой своей смерти не разрешал упоминать старый Овше, но всердце Хонгора вопреки всему до сих пор таилась жалость к этим двум такиммолодым и красивым созданиям, вдруг заболевшим любовью, словно неизлечимойболезнью. Поэтому он и промолчал: не хотел, чтобы к Эрле плохо относились вулусе. И без того хватало настороженности и недоверия, да еще Анзан все времяподливала масла в огонь…

Однако Эрле не понимала, на что уж так жаловаться Анзан.Хонгор мягок и заботлив, он берет жену каждую ночь! Но беда была в том, чтоАнзан хорошо знала мужа, чуяла: присутствие Эрле заставляет его днем ходить какв воду опущенному, а ночами пьянит его кровь, и, держа в объятиях жену, ондумает лишь об Эрле.

Хонгор не судил жену строго. Ревность и рагни[21] сделаетшулмусом!

Хонгор понимал: он может заставить ее носить шелковый терлыки теплый суконный цегдык, какие носят все калмычки.

Он может велеть ей упрятать косы под платок, что подобаеттолько замужним женщинам.

Он может уложить Эрле в свою постель, велев Анзан убиратьсяза занавеску, на тощую кошму, под старенький учи. Но ведь это ничего неизменит, она останется чужой – русской.

Хонгор пытался расспрашивать, что с нею случилось в степи;Эрле молчала.