Она выглянула в окно и, убедившись, что Тарас скрылся за углом, рванула из дома. Чтобы не столкнуться с ним, девушка пошла другой дорогой, через поле и сеновал. Она аккуратно пробиралась к толпе, высматривая с опаской Тараса. Сердце Соньки сжалось, когда она увидела, что все люди толпятся у дома ее любимого. Тогда, потеряв всякий страх и опасение, она побежала к толпе и, прорвавшись сквозь нее, увидела ту же картину, что секунды назад видел Тарас. Она глядела на труп и боялась пошевельнуться. Верить тому, что там был Иван, она не могла, не могла спросить о таком, она перевела немой взгляд на согнувшегося в несколько раз Трифона. Среди голосов она различала:

— Вот те на, собственного сына кончил.

— Так то ж може и не его сын то, его потерялся.

— Да что ты такое говоришь, дура!

— А я думаю, дело было так…

Она в мгновение подбежала и сорвала ткань, только ее и успели словить.

Тараса остановил вопль, не успел он отойти и несколько шагов от толпы. Вернулся и видит: в руках казаков бьется Сонька, несмотря на все усилия успокоить ее, девушка кусалась, брыкалась, орала.

Тарас быстро подошел к своей жене и, забрав ее, потащил в дом. Сколько было силы в ней. Как птица в клетке, она выбивалась из рук Тараса, проклинала его. Лицо покойного Ивана стояло перед ее глазами. Она билась в страшной истерике, даже для Тараса, кто видел не один припадок Соньки, взволновался.

— Не позорь меня, дурра! Не позорь! Полно те.

Дома он усадил ее на лавку, Сонька качалась из стороны в сторону, Тарас плеснул ей холодной воды прямо в лицо.

Наступила пауза. Сонька молча сидела, глядя в одну точку, Тарас сидел за столом и грузно смотрел в окно. В дом зашла присмиревшая Авдотья, она перекрестилась на красный угол и зажгла лампаду.

— Вот так бог и прибирает к себе, — проговорила она страдальчески. — И за что старику-то такое. Лучше бы он меня прибил. — Сонька поморщилась.

«Лучше бы», — подумал Тарас. — Ох, я бедная, бедная. А ты что расселся? Вон пошел бы, дрова порубил, а то расселся, какой барин! — Авдотья уже не скрывала своего недовольства и раздражения. Перед кем ей было играть добрую мать, когда было и так понятно, что денег с этого купца не собрать. Тарасу было легче просто уйти, чем снова вступать в спор с этой несговорчивой бабой. Когда он ушел, воцарилась большая пауза. Может быть, оттого что впервые пожалела Соньку. Она села рядом, слишком рядом для нее; все в каких-то в двух метрах. Сама от себя не ожидав такого шага, Авдотья смутилась. Сонька подняла полные слез глаза и встретилась взглядом с теткой. Девушка не узнала ее лица, непривычное для нее сострадание грелось на морщинистом лице. Сонька метнулась к коленям Авдотьи:

— Тетушка! — зашипела она. — Это Тарас! Это он Ваню убил! Он!

Тарас, конечно же, не стал рубить никаких дров, закрутил самокрутку и стоял, дымил у окна и, когда в окно донесся громкий шепот Соньки, он подошел ближе к окну и прислушался.

— Это он, тетка! — трепетала Сонька со сбившимся дыханием. — Ивана отпустили, у него вольная есть, а Тарас украл, потому что проведал о моей любви к Ивану! И ему и того мало было! Он убил его! Говорю тебе! Он! А на старика повесил! У него, тетушка, за карманом ничего и нет, ни гроша! Я сама слышала, как он с Николой говорил, а Никола плюнул на него да уехал! Я все слышала, я все видела! Милая тетушка, поверь! — девушка залилась слезами, прижавшись к коленям тетки. Авдотья гладила бедную по плечам:

— Золото мое, золото, это он на наше приданое повелся, ах он черт! Черт окаянный. Полно те, полно. Какое приданное, душа моя, мы с тобой сами не знаем, что завтра потчевать будем, полно тебе, золотая моя, полно, — от такой нежности со стороны Авдотьи Сонька расплакалась еще сильнее. У тетки тоже потекла тоненькая слезинка. Девушка поднялась с колен и села рядом с Авдотьей, они обнялись и долго задушевно разговаривали. Об Иване, о жизни, о Трифоне Михайловиче, о быту. Они пришли к выводу, что про Тараса они донесут, что его обыщут и бумагу найдут, что сошлют его в Сибирь или, того лучше, казакам на расправу, а сами они заживут хорошо. Слушающий под окнами Тарас забыл совсем про дымящуюся самокрутку в его руке. Она тем временем догорела и обожгла его пальцы. Купец чертыхнулся и бросил окурок на пол:

— Во дела, — простонал он. — Пора, видать, и честь знать. Проклятая старуха, чтоб ее черти, — ругался он, уходя от дома. Он шел быстро, но не бежал, даже самому себе он не хотел показывать, какой сильный страх гнал его из этой деревни. Сколько он обманывал людей, сбывая некачественный товар, обвешивая, присваивая чужое себе, но всегда за ним, как по пятам, ходил невидимый страх расправы. Он шел к лошадям, нужно было оседлать любую и исчезнуть из этой проклятой дыры. У очередного забора выскочила с лаем собака, сердце Тараса оборвалось, и он сам не заметил, как побежал. Бежал купец до самой конюшни, его тяжелое грузное тело еле отрывалось от земли. Схватив первую попавшуюся лошадь, он вскочил на нее не с первого раза. Испуганная нежданным гостем лошадь чуть было не сбросила наездника. Тарас уцепился за гриву лошади:

— Тпру, родная! Сейчас не до танцев, — и, пришпорив ее, он поскакал прочь. Лошадь гнал он очень долго, чувство тревоги не давало ему покоя:

— Ничего-ничего, доберемся до города, а там и посмотрим.

В доме Соньки происходило чудо, на скамейке сидели заклятые враги холодной войны. Авдотья и девушка заливались слезами, просили прощения друг у друга, обнимались и целовались. Тетка такой же грубой рукой, но все-таки смахивала слезы с лица Соньки.

— Полно-полно, — отстранилась Авдотья, видать, почувствовав, что уже слишком много ласки. — Пора за дело браться.

Они отправились к дому Трифона, и, конечно же, они встретили там все тот же народ. Авдотья быстро расталкивала руками толпу, увидав, как неизвестные ей пареньки уводят Трифона, она подскочила по-хозяйски к ним.

— Так, щеглы, отпустит старика, не он убил! Убийца другой — Тарас! Обманом женившийся на моей единственной племяннице! — закончила она своим привычно страдальческим голосом.

Никто не обращал внимания на ее речь, лишь старик поднял на нее свое измученное лицо, и Авдотья обомлела. Глаза у старика сделались стеклянными. И тут он резко рассмеялся, у Авдотьи по спине пробежал холод,