В следующий раз я увидел Бернара Дефонтена лишь несколько лет спустя, когда близнецы и я жили в Париже. Он прилетал раз в неделю, на один день, не больше. Близнецы обычно встречались с ним за обедом, который проходил, как правило, в офисе представительства компании. Однако в тот день, когда я зашел в квартиру близнецов, то неожиданно застал его там, и все внутри у меня задрожало. Этот человек когда-то поразил меня раз и навсегда, и у меня вдруг возникло ощущение, что он появился здесь ради меня. Догадывался ли он о фантазиях, которые мы с близнецами навыдумывали на его счет, и о кризисе, который начался из-за этого в отношениях между моей матерью, нами и стариками Дефонтенами? И, главное, был ли он в курсе того, что происходило в этой студии между близнецами, их любовниками… и мною? Я чувствовал себя преступником, готовым на самую невероятную ложь, готовым выкручиваться до конца или, наоборот, с наглой улыбочкой на лице чистосердечно признаться во всем, не испытывая никаких угрызений совести.

Этот человек вызывал у меня острое желание схлестнуться с ним. Его мощный торс бросился мне в глаза, как и в тот день, когда я впервые увидел его в саду Дефонтенов, где он сидел, покачиваясь на качелях, в шортах, с босыми ногами, читая газету. Но времена изменились, теперь я был выше его ростом и слыл настоящим здоровяком, а не тем сморщенным гороховым стручком, каким был в свои шестнадцать лет. Я почувствовал, как напряглись, надуваясь, мои мускулы: «Давай, Попай, вперед и не дрейфь!» — или, как гласил военный клич близнецов: «Попай, славный моряк, тысяча чертей!» Итак, тогда мне было двадцать.

«А вот и Рафаэль!» — произнес господин Дефонтен, даже не приподнявшись с кресла, так, словно ему было до лампочки мое появление. Но я-то уже собрал все свои силы: «Добрый день, месье», — резко ответил я, даже слишком резко. Он нахмурил брови, и я отчетливо услышал, как в его голове закрутился жесткий диск, загружая пребывавшие в спящем режиме программы. Этот человек соображал очень быстро и мог ловко перестраиваться на ходу в зависимости от обстоятельств. Он засмеялся: «Мне рассказали, что ты стал настоящим асом в дзюдо, Рафаэль». — «Не дзюдо, месье, а кендо». Прекрасно, если хотите поговорить об этом, валяйте, здесь вам не сразить меня. «А, кендо!» — «Да, мне нравится это, месье». — «И какой спортклуб ты посещаешь, Рафаэль?» О, он был очень силен и даже знал мой клуб, — Budo XI, — знал нашего учителя, встречался с ним в Японии, он обожал эту страну, Токио был его любимым городом, и если когда-нибудь я захочу посетить сей замечательный город, он подскажет мне, куда сходить, у него там полно хороших друзей, а видел ли я последнюю выставку в «Гран-Пале»… Я был положен на лопатки, меня унизили, растоптали, низвели до положения глупого юнца, гордящегося своим шлемом, снаряжением, бамбуковым мечом (моя экипировка была дорогим удовольствием, и мне в который раз пришлось взять в долг у близнецов, причем я с ними до сих пор не рассчитался), что я занимался этим спортом как несмышленый мальчишка, таскавшийся за Полем на футбольные тренировки и ничего не ведавший о глубокой философии кендо и его культурном и финансовом значении.

Наши тонкие ноги, убогие раздевалки, испачканные грязью шорты, раздраженные крики тренеров, жалкие воскресные матчи, ледяной ветер, от которого наши лица становились фиолетовыми, или раскаленное солнце, от которого пот струился градом, кислый запах в вестибюлях, томительные часы на скамейке запасных, которые я проводил, наблюдая за игрой Поля, а он возвращался возбужденным, в обнимку с другими футболистами, почти не глядя в мою сторону. А как иначе, я же понятия не имел, что творится в футбольной федерации, я же простая пешка в мире спорта, меня заботила только проблема кроссовок. Мое самолюбие было раздавлено, я не завидовал спортивным успехам Поля, а, скорее, ревновал к тем, кто хлопал его по плечу, обнимал, пожимал руку, меня выводили из себя бесконечные обсуждения прошедшей игры под душем, планы на следующий матч. Эти парни отнимали у меня будущее, отбирали самое дорогое, что я делил с Полем: мягкое покачивание времени, уносившее нас в грезы, когда мы часами могли смотреть на плывущие облака, ни о чем не разговаривая, а только изредка перебрасываясь парой слов, которые слегка подталкивали плавно раскачивавшийся маятник времени.

Близнецы квадратными глазами смотрели на своего отца, застыв в почтительном внимании, но без особого любопытства, словно тот был пришельцем с другой планеты, которую они досконально изучили. Он же, наконец покончив с кендо, продемонстрировав в рекордное время свой восторг и обсудив тему во всех деталях, уже поднимался с кресла, устремляясь к другим, захватывающим горизонтам. Расцеловав на прощание своих деток, он дал им но ходу последние наставления, среди которых было — позвонить матери, хотевшей обязательно видеть их на «ралли», и раз уж в ход пошли английские слова, он по-английски добавил: «Не забудь, Камилла, у тебя дебют, а Лео составит тебе эскорт». Он нашел свой пиджак, вытащил из кармана портмоне и сунул им в руки несколько купюр, а я, отойдя в глубину комнаты и отведя взгляд, чтобы меня не заподозрили в слежке за финансовыми операциями, ломал себе голову, что же это за ралли.

Неужели к длинному списку талантов Бернара Дефонтена стоит добавить еще и талант гонщика, или это Лео с Камиллой с самой колыбели обнаружили любовь к автогонкам, о чем забыли мне рассказать? Я не удивился бы, узнай о том, что отпрыски семейства Ван Брекер-Дефонтенов родились в «Феррари». Размышляя, я невольно перевел взгляд на близнецов, и тут Бернар, замерев с портмоне в руках, перехватил мой взгляд и, секунду поколебавшись, — черт возьми! Провались я сквозь землю! протянул в мою сторону руку, в которой было зажато несколько крупных купюр. «Держи, Рафаэль, раз уж ты тут». И я снова ощутил себя маленьким мальчиком, стоявшим в коридоре дома Дефонтенов и с испугом уставившимся на две разноцветные бумажки, которые протягивал мне дедушка Дефонтен. И меня, как и тогда, стал душить гнев, готовый перейти в бурю, но теперь ситуация была другой: во-первых, я уже однажды пережил это, а во-вторых, я уже не был маленьким мальчиком.

И я с высоты своих метра девяносто пять, с высоты своего удобного положения, спокойным голосом заявил: «Господин Дефонтен, я уже должен Лео и Камилле больше семисот евро за экипировку для кендо, вы же понимаете, что я не могу принять ваши деньги». Вначале на его лице промелькнуло удивление, а затем он громко захохотал: «А ты молодчина, мой мальчик, но надо пользоваться случаем, если таковой представляется!» Будет ли он настаивать, как это делал дедушка Дефонтен? Если он так поступит, если еще раз предложит мне деньги, я приму их хотя бы ради удовольствия удивить его, ну и, само собой, я в них нуждался. Вы понимаете, что я уже не был простым наивным мальчишкой и умел играть своей гордостью, но господин Дефонтен оказался хитрее меня.

Он в ту же секунду закрыл портмоне и опустил его в карман пиджака, не переставая весело хохотать. Да, он провел меня, мой важный вид, должно быть, весьма забавлял его, я был «прикольным». Чудесно, я потерял свои бабки, зато повеселил его, утешал себя я, так как все-таки было обидно выступить в роли шута. Пусть он уйдет, пусть поскорее свалит отсюда, твердил я про себя, так как не мог выносить его смеха, как всегда показного, бьющего через край, — ха-ха-ха, — но неожиданно выражение его лица изменилось — как быстро он мог менять свое обличье! В его смехе появились новые, резкие нотки, и из горла вырвалось сардоническое гоготанье: «Я вижу, что ты не ждешь от меня проявления отцовской заботы? Ты прав, близнецы расскажут тебе, что отец не всегда благо, правда, ЛеоКамилла?» Я страшно покраснел неужели он знал? Или ему ничего неизвестно и это просто пустое замечание?