О, Лео и Камилла заставили меня побегать. «Может, ты оставишь их в покое?» — спрашивал у меня Поль, и от его здравого смысла мне становилось тошно. Бежать за Лео и Камиллой было безумной затеей, но именно этот бег был самым прекрасным, самым сладостным, самым захватывающим событием в моей ничем не примечательной жизни. Но как я мог объяснить это Полю, не обидев его, ведь наша жизнь его вполне устраивала, да и меня тоже, но с Лео и Камиллой всё было по-другому: их мир светился ярким созвездием на фоне тусклого неба, а Поль считал все это полной ерундой.

Однако очень скоро я перестал гоняться за моими резвыми зверьками. Узнав постепенно их повадки, я понял, что нужно просто присесть на обочину дороги, раз уж пошли сравнения с прогулками, и напевать что-нибудь себе под нос, пожевывая травинку. Главное выждать, чтобы они почуяли мое присутствие и, заинтригованные, сами примчались ко мне. Ничего не придумывать, просто дать им возможность прийти, и они приходили… Воплей и криков они, если хотели, не слышали, а вот тонкие вибрации души — это да, это они всегда чувствовали.

Но на сей раз пришла их очередь взывать к моей памяти.

— Ну ладно, помню, — нехотя ответил я, — но какое отношение это имеет к «ралли»?

— «Ралли» по-английски — это молодежная вечеринка, очень классная.

— И вы уже бывали на таких вечеринках?

— Мы нет. А Джон и Корнелиус ходили, и Тиция тоже, там она и познакомилась со своим мужем.

— Ваша сестра замужем?

Новость меня ошеломила. Получается, что к огромной семье близнецов, в которой было столько людей, что я сбивался со счету, добавлялся еще молодой муж, шурин Лео и Камиллы, или, точнее, их сводный шурин, поскольку Тиция приходилась им сводной сестрой, а теперь, в результате этого брака, у них могут появиться и сводные племянники.

— У Тиции с мужем уже есть дети?

— О, нет! — воскликнули Лео и Камилла и внезапно смолкли, словно сморозили какую-то глупость.

— А почему у них нет детей?

— Ну, есть одна проблема, поэтому она и хочет развестись.

— Да? Она хочет развестись?

Все мои внутренние антенны были включены, я чувствовал, что могу узнать что-то важное, и шагал, как по минному полю, положившись на своих проводников.

— Наши родители в бешенстве. Они считают, что нет никаких оснований для развода, но Тиция заявила им, что этот тип навел ее на размышления, и этого достаточно, чтобы вычеркнуть его из жизни.

— Тиция — копия Астрид, очень туго соображает.

— И копия своего отца, Эрнста, первого мужа Астрид. Она очень гордая и тронутая.

— Тронутая?

— Нет, не тронутая, touchy, — бормотали они, — в общем, трогательная!

Когда они были слишком возбуждены, то всегда путали французские и английские слова.

В этот момент я чувствовал, что они взяли меня с собой на корабль, плывущий по морю воспоминаний, и теперь пытаются усыпить мое внимание болтовней о своей семье. Но что это за рифы, которые они старательно огибали, и что за щекотливая тема заставляла их путано пересказывать семейные сплетни, которые они обычно терпеть не могли?

И тут меня озарило. Может, они вовсе не усыпляли мое внимание, а, наоборот, хотели сообщить что-то важное, что им было невероятно трудно раскрыть самим, может, они хотели, чтобы я сам до этого докопался.

Неужели все та же старая история об их отце и моей матери? История, которая нам долго не давала покоя еще несколько лет назад. «Ты, возможно, наш брат, Рафаэль, ты похож на нас, а не на своего отца с той фотографии. Мы все трое высокие, с одинаковым телосложением». Это была игра: Камилла составляла таблицу измерения нашего роста, Лео, сделав наброски с наших лиц на прозрачной кальке, накладывал их одно на другое, отыскивая совпадения, я превращался в героя романа, который раскручивался сам по себе, а игра мало-помалу переставала быть игрой, превращаясь в настоящее наваждение. Однако для романа нужны были факты, даты, подтверждающие хронологию событий, истинность которых становилась для нас более чем очевидной, и поэтому я отправился навестить бабулю с Карьеров. Когда она услыхала мои вопросы, в ее глазах забегали огоньки. «Ох, и гадко все это закончится, говорю я тебе».

Именно на гадости, которые внесли бы хоть какое-то разнообразие в ее монотонное существование, и рассчитывала старая ведьма. Эта фразочка, которую она произносила при каждом удобном случае, всегда веселила меня, но мне казалось, что «гадости» никогда меня не коснутся, что бабуля убережет от них своего любимого внука. Она рассказывала мне ужасные истории про жителей нашего городка, а я умирал со смеху. «Ах, тебе смешно, маленькая вредина!» Она гордилась мною: «Хоть ты не такой, как твоя мать». Иногда, когда я сидел в ее хибарке, бабуля часто поругивала мамашу: «Моя Люси перешла на другую сторону баррикад, выбрала себе другой лагерь, ни слова теперь ей не скажи, читает постоянно мораль, как эти Дефонтаны». — «Дефонтены, бабуля», — поправлял я ее. «Ну, я и говорю, Демокряки». Я задыхался от смеха, мне было лет пять или шесть, а моя бабуля была моим Капитаном Когтем, моей ведьмой из дремучего леса, у нее был нос крючком и три волоска на подбородке. Наверное, думал я, она специально их оставляет, чтобы пугать злых людей, хотя она сама была такой злюкой, каких свет не видывал. Она никого и ничего не боялась: ни жаб, ни змей, ни пьяниц, которые, бывало, ругались с ней, проходя мимо ее дома.

Тем не менее она остерегалась пролить свет на предполагаемую любовную связь Бернара и Люси. «Ах ты, сорванец, ах ты, мой маленький сорванец!» — вот и все, что мне удавалось вытянуть из нее. Поначалу, по крайней мере.

«Бабуль, а Бернар приезжал сюда до моего рождения, за девять месяцев до того, как я появился на свет?» — «А как же, конечно, он до этого частенько заезжал сюда». «До чего, до этого?» — «Ну, до того, как перестал приезжать, черт побери!» — «А правда, что мама была в него влюблена?» — «Уж лучше бы влюбилась, точно говорю, сколько раз я ей об этом твердила, но ты же знаешь, Люсетта упряма как осел!» — «Что ты хочешь этим сказать?» — «Я хочу сказать, что сделай она так, как я ей говорила, то это у тебя было бы теперь все, что душа пожелает, а не у этих заморышей Дефонтенов, а я не сидела бы в этой конуре. Ты поменяешь мне плитку, Рафаэль?» — «Бабуль…» — «Ты слышал, мне нужно поменять плитку». — «Да сделаю я, бабуля, только скажи сначала, правда, что я сын Бернара Дефонтена?» — «Ах, так ты за шантаж взялся, сорванец!» И она села, сложив руки на животе, и стала сверлить меня своими маленькими серыми глазками. «Послушай, малыш, может, твоя идея и не так уж плоха». — «Это не идея, бабуля, я просто хочу знать-правду». Но она уже не слушала меня, погрузившись в раздумья. Наконец она очнулась: «Если хочешь копать копай, малыш, я помогу тебе, ты слышал, я помогу тебе, и пусть хоть кто-то слово скажет, ты знаешь меня, со мной шутки плохи».

Выдумки Лео и Камиллы все же докатились до ушей стариков Дефонтенов и до моей матери. Нам троим была устроена очная ставка с объяснениями и клятвами, что это всё глупости и Бернар вовсе не мой отец. Но зато я узнал другую тайну. Человек с фотографии на буфете тоже не приходился мне отцом. Люси уже была в положении, когда он на ней женился, а настоящим моим отцом был молодой парень, студент, который с друзьями из разных стран провел несколько дней в кемпинге возле нашего городка. «Да-да, хиппи проклятый!» — выругалась бабуля. Это в конце концов подтвердила мне и мамаша. Я мог верить или не верить, но эта история казалась правдоподобной, в любом случае, Бернар не был моим отцом, а я не приходился близнецам сводным братом.