не в силах произнести больше ни слова и снова скрепляю бумаги резинкой. Он спрашивает: «Это все?» – «Да», – отвечаю я и убираю сокровище Элен в ящик тумбочки.

– История о чайке… это легенда?

– Легенда Элен. Она говорит, что каждое человеческое существо, живущее на Земле, связано с птицей-защитницей.

Он наклоняется и целует бабушку.

– Почему вы сегодня без халата? – спрашивает он тихим голосом, не глядя на меня.

– Я в отпуске.

– И все-таки приходите сюда?

– Забежала попрощаться с Элен перед отъездом.

– Куда собрались?

– В Швецию.

– В это время года там почти не бывает дня… То есть бал правит ночь.

Он улыбается, потому что путается в словах.

Я смотрю на него и не могу признаться, что только Швеция способна «просветить» меня – даже в декабре.

– Алло…

– Отвезешь меня в аэропорт?

– Когда?

– Сейчас.

– Куда направляешься?

– В Стокгольм.

– К бабке с дедом Жюля?

– Да. Откуда ты знаешь?

– Сама мне сказала.

– А ты помнишь все, что я говорила?

– Да. Кажется…

– И много я тебе рассказываю?

– Много… В те дни, когда я тебя не раздражаю.

У терминала № 2 аэропорта Сент-Экзюпери Я-уж-и-не-помню-как целует меня в волосы и уходит.

В койке он ничего подобного не делает, а сейчас ведет себя так, словно мы «вместе». Вообще-то я затрудняюсь сказать, кто мы друг другу.

Чемодана у меня нет, только небольшая сумка с вещами на два дня. Мой рейс на Стокгольм уже объявили. Посадка через выход № 2. Терминал 2, выход 2. Жюль родился 22-го. Для меня это добрый знак.

Пока мы ехали из Милли в аэропорт, Я-уж-и-не-помню-как не задал ни одного вопроса.

Он включил радио, покрутил ручку настройки и сказал, что всегда полагается на удачу. На нем был свитер горчичного цвета, совершенно не подходивший по тону к брюкам. Горчичный вообще следует запретить на законодательном уровне.

Я-уж-и-не-помню-как не силен в искусстве сочетаний, зато у него на щеках появляются ямочки, когда он улыбается, как будто хочет извиниться за недостаток вкуса.

Глава 50

Магнус и Ада живут совсем рядом с моей гостиницей, на улице Спергаттан, 27. Я не предупредила их о приезде. Сейчас девять утра, а темно, как ночью. Короткий день будет длиться с 11:00 до 15:00.

Я шагаю очень быстро, потому что ужасно мерзну, несмотря на теплющую куртку Жюля. Если я правильно посчитала, родителям Аннет Магнусу и Аде сейчас около семидесяти. Я знаю, что они совсем не говорят по-французски, и назначила встречу переводчице у дома № 1 по Спергаттан. Мне известно, что ее зовут Кристель, она француженка двадцати шести лет и давно живет в Стокгольме. Час работы Кристель стоит 400 шведских крон, то есть около 50 евро. Владеть двумя языками выгоднее, чем заботиться о старичках и старушках.

Она уже ждет меня.

Стоит, дует на руки. Светлые волосы спрятаны под толстую вязаную шапку бутылочно-зеленого цвета.

Когда я подхожу, она говорит: «Привет, Жюстин!» – узнав меня по фотографиям на Фейсбуке[54]. На них я не толще, не брюнетистее и не блондинистее, не моложе и не старше, чем на самом деле. Мы обмениваемся рукопожатием.

Пока мы идем от дома № 1 до дома № 27, я снова объясняю, что приехала встретиться с бабушкой и дедушкой моего восемнадцатилетнего кузена Жюля, которого считаю родным братом, что мы оба потеряли родителей, что они погибли в аварии, которая, возможно, не была аварией, а еще мне стало известно, что мой дядя Ален, отец Жюля, может не быть его отцом. Мой рассказ как две капли воды похож на любимые романы бабули. Кристель реагирует на него восклицаниями, и из ее рта вырывается пар.

Деревянная дверь дома № 27 покрашена в красный цвет, на ней висит рождественская гирлянда. Интересно, они одни? Дома ли?

У Аннет был младший брат, у Жюля – два кузена. Что, если откроют они?

Я снимаю перчатку с правой руки и стучу – три раза, коротко. Нет ответа… Повторяю попытку.

Может, за три дня до Рождества Магнус и Ада отправились на прогулку по фьордам или куда-нибудь еще? Я не знаю, как выглядит фьорд, и не могла вообразить лица Магнуса и Ады. А вдруг они умерли? Нет, ведь я перехватила открытку и чек от них на прошлой неделе. Впрочем… Умереть можно в одночасье.

Открывает мужчина – Магнус, он в пижаме. Вылитый Жюль, только на пятьдесят лет старше. Те же брови, взгляд, рот, худое лицо, рост. Смотрю на его руки – пальцы длиннее русских сигарет. Сделай он сейчас затяжку, я могла бы хлопнуться в обморок прямо на тротуаре, так велико сходство с моим братом. Даже белоснежно-седые волосы Магнуса такие же густые и непослушные, как у Жюля.

– Здравствуйте, я Жюстин, кузина Жюля по отцу.

Кристель переводит мои слова на шведский.

Глава 51

14 июля 1984 года

Близнецы ждут его в беседке вместе со своими невестами. Арман возвращается с завода пешком. На часах без пяти минут полдень. Смена началась в четыре утра. Летом, после шести, он занимается садом, а спать ложится в 21:00.

Сегодня 14 июля. Работать в праздничный день выгодно, получаешь по двойной ставке. Через десять лет Арман выйдет на пенсию и тогда, возможно, попутешествует вволю. Он ведь даже моря никогда не видел.

В пятидесяти метрах от дома он уже различает голоса Кристиана и Алена, они в саду. Звонко смеются их девушки. Он толкает калитку, петли смазаны и не скрипят. Еще утром скрипели… Кто их смазал?

Он заходит в прохладный дом, моет на кухне руки с хозяйственным мылом, оттирает пальцы и чистит ногти. Смотрит на свое отражение в зеркале. Виски поседели… Его с детства звали Американцем – из-за красивой внешности, – и он долго ненавидел это прозвище: оно наводило на мысль, что его мать связалась с солдатом-янки после Освобождения. Потом Арман привык, перестал обращать внимание. Если коллеги спрашивали: «Как дела, Американец?» – он не обижался. В здешних местах люди не зовут друг друга по именам, придумывают другое гражданское состояние и насмешливые прозвища.

Он проголодался.

Эжени приготовила кускус с морепродуктами, любимое блюдо Алена. Бульон варится на среднем огне. Он приподнимает крышку, вдыхает аромат и закрывает глаза. Нужно продлить удовольствие, оттягивающее встречу с мальчиками. Через несколько минут он их обнимет.

После отъезда сыновей в Лион время тянется невыносимо медленно, а дом кажется слишком большим. Восемнадцать лет два озорника переворачивали здесь все вверх дном, а теперь осталась пустота. В комнатах зажигают свет только