для того, чтобы вытереть пыль. Больше всего ему не хватает велосипедных прогулок по утрам в воскресенье, чувства гордости за штурм холмов, потных футболок сыновей, их затылков и улыбок, похожих до невозможности. Двое мальчишек по цене одного, хотя Ален смелее Кристиана. И болтливее.

Он выходит из дома, раздвинув занавес из бусин. Они не виделись с Рождества. Семь месяцев – долгий срок. Сыновья не возвращаются в Милли с тех пор, как начали работать «в музыке». Он идет к ним вдоль огорода и замечает, что в этом году листья помидоров пожелтели раньше срока.

Он замечает ее не сразу. Она стоит спиной к нему. Только золотистые волосы сверкают на солнце, как зеркальца, которыми он слепит птиц в ветвях фруктовых деревьев.

Увидев отца, высоченный – метр восемьдесят восемь! – Кристиан вскакивает, чтобы обнять его. Он закрывает глаза, чтобы насладиться сладким запахом старшего (на 13 минут) сына. Ален хлопает его по спине, называет папой.

Она тоже встает, раздвигает слишком длинную челку, освобождая лоб. У нее светлая, почти белая, кожа, алый рот и ровные белые зубы. Они словно вознамерились вступить в спор с кожей. Он пожимает ей руку, говорит – вот дурак! – что у нее густой акцент. Она не понимает смысла фразы, он не настаивает. Даже поворачивается спиной, чтобы поздороваться с Сандрин.

«Очень рада…»

Он наливает себе портвейна. Лед не кладет. «Терпеть не могу лед!» В голову снова приходят мысли о море. О пенсии. О лице Аннет. Что это с ним? Обычно он о таком не думает. Обычно не думает. Во всяком случае, вот так:

«Что нового? В магазине дела идут отлично. Близнецы занялись импортом-экспортом. В моде тридцатиминутные синглы. Английская музыка попадает в десятку. Она лучшая. Ален между двумя клиентами сочиняет, Кристиан ведет бухгалтерию. Аннет покинула Швецию, чтобы жить во Франции и реставрировать витражи».

– Что-что?

– Да ты знаешь, это разноцветные окна с изображением Иисуса в церквях…

– Ах да, витражи…

«Им нужна хорошенькая девушка, чтобы продавать пластинки и привлекать клиентов, так что Сандрин очень кстати к ним присоединилась. По субботам и воскресеньям Аннет тоже будет участвовать».

– И еще, папа, у нас большая новость. Мы женимся. Брат сделал предложение Сандрин, я – Аннет, то есть я был первым, потому что не хотел, чтобы ее у меня украли, понимаешь? Свадьбу сыграем в один день – сэкономите на праздничных нарядах, – в Милли, конечно, не в Лионе! Мама, ты приготовишь нам кускус с морепродуктами. Народу будет немного, только родители Аннет и мать Сандрин. Никакой суеты.

– Вы надолго задержитесь?

– Недели на две…

– Твоя мама делает потрясающий кускус…

– Я скучаю по твоим вкусностям…

– А в Швеции какие национальные блюда? Что там чаще всего готовят на второе?

– Летом – креветки. Всю остальную часть года – селедку и семгу…

– Семга морская рыба или пресноводная?

– Кажется, она водится и в морях, и в реках. Семга перебирается из моря в реку…

Арману кажется, что, если бы Аннет говорила по-шведски, он бы обязательно все понял.

У него было мало подружек. До Эжени он недолго встречался с одной девушкой, не сильно хорошенькой, но с прекрасной улыбкой, а потом познакомился с Эжени и очень скоро сделал предложение, попросил у отца ее руки. Период ухаживаний был стремительным – Арман словно бы хотел избавиться от тяжкой ноши. Могло показаться, что женщина должна была сказать ему «да», подарив спокойствие душе и возможность сидеть в любом месте на любой лавочке и дышать воздухом, пусть даже он никогда не имел подобной привычки. Его страстью был велосипед. Женитьбу он считал переходом в настоящую, взрослую, жизнь, расставанием с детством.

Дома у него был брат. В школе – только мальчишки. На работе – одни мужчины. А Эжени всегда была женщиной и никогда – девушкой.

Ночь прошла беспокойно, он почти не спал, хотя накануне лег раньше обычного, чтобы за ужином снова не сидеть рядом с ней.

Утром ее аромат заполнил весь дом. Стены пропитались ее запахом, впитали его. Он мог поспорить, что пахли не духи. Что это был ее природный запах.

Что с ним происходит? Он припомнил прежних невест Алена. С одной сын встречался год, она иногда ночевала в доме. Некая Изабель. Потом Ален ушел к другой. Кажется, к Катрин. Потом была Жюльетт. Нет, с этой встречался Кристиан. Девушки проводили в доме субботу с воскресеньем или вечер, все слишком сильно душились, одна носила черные колготки, и Арман находил это вульгарным. В отличие от Эжени он никогда не общался с подружками сыновей. По большому счету ему вообще не было дела до девушек. Он любил Эжени, хоть и не любил по-настоящему.

В конце каждого года она имела возможность встретиться с женами его коллег на обеде, который устраивал заводской комитет. Все пялились на ее мужа, который мысленно посмеивался над ревностью жены и только плечами пожимал в ответ на ее негодование.

Он никогда так не радовался, уходя из дома. Нет, радость ни при чем, дело в облегчении. Он почти бежит, хотя на часах всего три. Еще слишком рано, ну и ладно. Все, кроме «нее», утратило значение. Важна только невеста сына. Девушка из Швеции. Этим утром в нем как будто угнездилась опухоль. Он шагает по улице и знает, что теперь все изменится. Уже изменилось. Надо же, он никогда не замечал кирпичной стены перед заводом.

На работе он видит не узоры на тканях, а ее лицо и улыбку, слышит голос и спрашивает себя, зачем Ален тратит часы на сочинительство, когда может слушать волшебный голос невесты. Каждый слог ее речи похож на оперную арию. Впрочем, что он знает об опере… За всю жизнь он слышал всего одну, «Мадам Баттерфляй».

Накануне вечером, целуя сыновей, он мельком видел ее затылок. Она положила книгу на стол в маленькой гостиной и читала, склонив голову, а левой рукой машинально поглаживала правую. Он впал в прострацию. Смотрел и не мог насмотреться на ее волосы, стянутые в хвостик нарядной розовой резинкой, и руку, что двигалась от запястья к плечу и обратно. Теперь, следя за работой ткацких станков, совершающих почти непрерывное движение вверх и вниз, он видит только ее тонкие пальцы, руку с белой, как мел, кожей и ведет мысленный разговор с самим собой.

Что со мной происходит? Что такое? Я окончательно рехнулся. Молодость опьянила меня, вскружила голову, потрясла. Какой глупый пафос, старина! Приди в себя, опомнись!

И тем