— Спасибо, — полуобернувшись, сказала она.

Он ничего не ответил, просто смотрел, как она хромает по дорожке, а потом поднимается по полдюжине ступенек, опираясь на металлические перила. Симона немного повозилась с замком, прежде чем открыть большую дверь, и исчезла внутри, не обернувшись. Он посидел так еще несколько минут, пытаясь разобраться в случившемся, после чего поехал домой в Кабру[62], где лежал потом в постели и всю ночь смотрел в потолок.

Банни надул щеки, фукнул и взглянул на себя в зеркало заднего вида. Похож он был именно на того, кем являлся, — на человека, который последние трое суток почти не спал.

— Давай, дурак, решайся.

Кивнув самому себе, Банни выбрался из машины и стал подниматься по подъездной дорожке.

Дом располагался в Ратмайнсе[63] и представлял собой обычное в этом районе сложенное из красного кирпича георгианское здание, рядами из которых была заставлена вся улица. Внутреннее пространство многих из них в наше время разделено на квартиры, поскольку теперь у людей не так много шансов нарожать целую футбольную команду или позволить себе содержать персонал, способный управлять настолько масштабной операцией по размножению.

Первой, но вполне ожидаемой проблемой, с которой столкнулся Банни, стало выяснение, в какой именно квартире живет Симона. Он поднялся по лестнице и поискал дверные звонки, которых почему-то не оказалось. Тогда он сделал несколько шагов назад и огляделся. До сего момента он был уверен, что это тот самый дом, но теперь начал сомневаться. Большинство этих больших старых зданий выглядело совершенно одинаково. Заметив, что они находятся немного в стороне от проезжей части, он стал думать, что, возможно, в ту ночь был рассеян и неправильно запомнил местоположение.

Он уже повернулся, чтобы спуститься по ступенькам, когда позади него открылась дверь.

— А я все гадаю, когда ты наконец войдешь.

В голосе звучали твердые, хотя и высоковатые нотки. Обернувшись, Банни увидел монахиню ростом едва ли в полтора метра, оценивающе разглядывавшую его поверх очков в проволочной оправе. Из-под капора выглядывали седеющие волосы. А еще у нее были поразительно голубые глаза, ничуть не потускневшие за те шестьдесят с лишним лет, что они пронзали людей насквозь.

Банни посмотрел на нее сверху вниз, затем снова огляделся.

— Простите, я…

Она отодвинулась, чтобы открыть дверь пошире.

— Ты так и будешь стоять с открытым ртом, как идиот, или зайдешь внутрь?

— Простите, я… Простите, сестра, я ищу свою… хм… подругу.

Монахиня возвела очи горе.

— Да, Симону. Давай заходи. Или ты предпочитаешь вернуться к машине и продолжить таращиться оттуда, как беспомощный болван?

— А вы… э-э…

— Да, я монахиня. — Она осенила себя крестным знамением. — Пусть Мать Мария благословит нас и спасет, если иначе гард неспособен сделать вывод. — Она раздраженно помахала рукой. — Этот чудовищный дом — кошмар для тепла. Поэтому, пожалуйста, принимай решение быстрее. Дверь широко открыта, а деньги мы не печатаем.

— Простите. Понятно. Конечно. Простите.

Банни шагнул внутрь — на плюшевый ковер, расстеленный в большом коридоре, и монахиня тут же принялась закрывать за ним дверь.

— Елки-палки, эта штука весит тонну. Не хочешь мне помочь?

— Простите, сестра.

Банни шагнул к двери, но слишком поздно, чтобы успеть оказать помощь. Монахиня прекрасно справилась сама.

— Ладно, идем.

Монахиня в темно-сером одеянии зашаркала по коридору удивительно быстро. Стена была выкрашена в странно неприятный оттенок оранжевого цвета. Чрезмерно перегретый воздух был насыщен гнетущим запахом освежителя.

— Простите…

— Ты будешь любое предложение начинать со слова «простите»? Это ужасно раздражает.

Банни огляделся вокруг.

— Нет, я просто… простите…

Монахиня повернула голову, чтобы взглянуть ему в лицо.

— А ты красноречив как дьявол, я смотрю.

— Да, хм-м… Где я?

— Наконец-то вменяемый вопрос. Это дом престарелых для Сестер Святого.

— Какого Святого?

— Просто Святого.

— Разве не у всех святых есть имена?

— Очевидно, не у всех.

Банни чувствовал, что у него потихоньку съезжает крыша. Он будто попал в ловушку ужасного сна. Через минуту он посмотрит вниз и заметит, что на нем отсутствуют брюки.

Монахиня толкнула дверь слева от себя и жестом пригласила Банни пройти в гостиную. В углу стоял телевизор с приглушенным звуком, показывавший скачки. Под углом к нему располагались три дивана, покрытые полиэтиленом, а с потолка свисала люстра, в которой горела только половина лампочек. На левом диване сидела крупная во всех смыслах монахиня с пакетом жевательного мармелада, а на правом — монахиня еще более низкорослая, чем та, что открыла Банни дверь. Правда, она казалась значительно старше, насколько можно было об этом судить, поскольку она спала, откинув голову назад, и удивительно громко храпела.

Провожатая Банни заговорила с крупной монахиней тем характерным громким голосом, каким общаются со слабослышащими.

— Сестра Эссампта, у нас гость.

Энергично жевавшая мармелад сестра Эссампта улыбнулась теплой улыбкой, терявшейся между огромных розовых щек, и кивнула Банни.

Первая монахиня указала на спящую коллегу:

— Это сестра Маргарет, но она отключается, как свет. Я сестра Бернадетт.

— Здравствуйте, сестры. Я Банни Макгэрри.

Сестра Бернадетт окинула его оценивающим взглядом.

— Серьезно? В наше время бывают такие имена? Так-так… — Она указала на свободный диван. — Присаживайся. Я скажу Симоне, что ты здесь.

— Хорошо, я… — Банни быстро прикрыл глаза и отвернулся. — Господи, простите, эм-м…

— Бога ради, да теперь-то что не так?

Не оборачиваясь, Банни указал рукой через плечо в сторону сестры Эссампты, которая быстро-быстро снимала одежду.

— Ради всего святого, Эссампта! Дорогая, это не доктор, оденься обратно, хорошо? Вот и молодец.

Банни решительно уставился на дверь, пока за его спиной шелестели ткани.

— Можешь повернуться, — сказала сестра Бернадетт. — Катастрофа предотвращена.

Когда Банни вновь посмотрел на сестер, полностью одетая Эссампта невозмутимо смотрела скачки, очевидно нисколько не смущенная произошедшим недоразумением.