— Он на тебя напал. Он собирался…

Она стряхнула его руку.

— Я в порядке. Я не буду выдвигать никаких обвинений.

— Но…

Райан медленно обернулся.

— Вот видите. Я… я ухожу.

Он двинулся на дрожащих от ужаса ногах, намереваясь уйти. Банни рванулся вперед, отводя назад левый кулак.

— Пусть идет! — чуть ли не выкрикнула Симона.

Банни обернулся и посмотрел на нее глазами, полными непонимания. Она опустила голову, не в силах встретиться с ним взглядом.

— Просто отпусти его. Пожалуйста.

Банни неохотно расслабил кулак, и Райан быстро пошагал мимо. Затем он посмотрел сначала на Симону, потом на Банни.

— Вы получите уведомление от моего адвоката.

Банни сделал ложный выпад, и Райан, едва не запутавшись в собственных ногах, выскочил из переулка и скрылся в ночи.

На мгновение воцарилась почти полная тишина, если не считать отдаленного шума дорожного движения. Симона осмотрелась вокруг, разглядывая брусчатку. Ее тревожило ощущение, будто она потеряла что-то, но не могла сообразить, что именно. Сумочку с собой она не брала. Симона проверила карман на наличие ключей. В тусклом свете отдаленного фонаря она обнаружила на бархатном синем платье множество пятен. Подол оказался безнадежно разорван.

Она знала, что Банни стоит рядом и не двигается. Она чувствовала на себе его взгляд, полный невысказанных вопросов.

— Спасибо за… это… Я в порядке.

— Тебе нужно показаться врачу, — очень тихо сказал он.

— Нет, — ответила она, повысив голос, — не надо. И хватит указывать мне, что делать.

— Но он…

— Всё нормально. Я справлюсь. Просто… оставь меня в покое.

— Но…

— Я могу позаботиться о себе сама. Я не какая-нибудь чертова кошка, забравшаяся на дерево. И вообще, кто просил тебя вмешиваться?

Он отшатнулся, будто получив пощечину.

— Меня не нужно просить. Он причинил тебе боль. Он…

— Забудь. И не лезь больше ко мне.

Она только двинулась по переулку, как тут же споткнулась о сломанный каблук.

— Черт!

Она наклонилась, сняла одну туфлю, затем другую и пошла по переулку босиком.

Вдруг острая боль пронзила пятку, и Симона взвизгнула от боли. Осколок стекла. Банни бросился к ней, когда она, пошатнувшись, прислонилась к стенке. Опершись на него, Симона подняла ногу назад и увидела, как хлещет кровь, растекаясь по ступне и лодыжке.

— Черт!

Банни опустился на колени рядом и вытер кровь носовым платком. Затем вытащил из ноги осколок стекла от разбитой бутылки бренди, сильно надавил на рану, останавливая кровотечение, после чего перевязал ногу платком.

Потом он посмотрел на Симону снизу вверх.

— Давай отвезу тебя в больницу?

— Не надо в больницу. Спасибо за заботу.

Она попыталась встать на ногу и поморщилась, когда ее вновь прошибла боль. Симона прикусила губу. Пришлось замереть на некоторое время, пока боль не ослабла.

— Ты можешь подкинуть меня домой?

Кивнув, он встал и протянул руки.

— Давай я тебя отнесу.

Она посмотрела на него с недоумением.

— Вообще-то, я имела в виду машину.

— И я про нее — машина за углом. Впрочем, если твои ноги сделались стеклоупорными…

Он указал на брусчатку, где в слабом свете мерцало множество стеклянных осколков.

С неохотой она позволила мужчине, в помощи которого не нуждалась, подхватить ее на руки.

Банни таращился в окно, ни на что особо не глядя.

Царило обычное утреннее затишье, когда наступает дзенский уровень абсолютного небытия. Гринго сидел на пассажирском сиденье с газетой в руках, Банни — на водительском, и никто из них никуда не торопился. Возле дома Томми Картера, располагавшегося на противоположной стороне улицы, не происходило ничего.

По сравнению с этим небытием, первые два часа смены пролетели незаметно. Список тех, «кто сегодня получил почту», отвлек внимание на добрых пятнадцать минут — сразу после того, как родители закончили отвозить детей в школы. Причем в составлении списка Гринго продвинулся так далеко вперед, что Банни начал всерьез подозревать, что он сам рассылает людям письма. Развоз детей, конечно, сам по себе стал бодрящим событием: любящие родители со своими восхитительными херувимчиками не могли проехать мимо без того, чтобы не остановиться и не обрушить брань на машину Гарди, припаркованную у дома их племенного военного вождя. Лица при исполнении решили не обращать внимания на словесные оскорбления, но при оплевывании либо другом физическом воздействии на транспортное средство пришлось бы принимать меры. Очевидно, их присутствие местные жители встретили отнюдь не с теплотой. Единственным плюсом дневной смены было то, что она проходила чуть более увлекательнее, чем ночная. Старски и Хатчу[56] наверняка не приходилось мириться с такой фигней.

Банни указал пальцем в окно.

— Мне кажется, трава стала длиннее.

— Что? — не понял Гринго.

— Трава, — повторил Банни, указывая на лужайку у дома 17 по Кроссан-роуд. — Мне кажется, она растет.

— Мы торчим здесь уже больше месяца. Конечно, она растет. Наконец ты заинтересовался тем, как устроен мир. Следующим вопросом будет «почему небо голубое?»

— Я хотел сказать, саркастичный ты хер, что она заметно длиннее. Мы сидим здесь так долго, что я реально вижу, как растет трава.

— Обалдеть, — ответил Гринго, не отрываясь от газеты. — Что с тобой сегодня? На все реагируешь как бык на красную тряпку.

— Неважно. Не хочу об этом говорить.

— Ну и как это понять? Действительно неважно или важно, но ты ничего не расскажешь?

— Да блин… Расскажу потом.

Гринго взглянул на часы.

— Хорошо. Можешь не торопиться. Я никуда не уйду, по меньшей мере еще часа четыре. А пока подскажи мне слово из восьми букв, но не «джем».

— В смысле?

— Слово из восьми букв, но не «джем», — терпеливо повторил Гринго.

— Херня какая-то. Да любое слово из восьми букв — это не «джем». Потому что в «джеме» четыре буквы. Подставь какое угодно восьмибуквенное слово.

— Не, так не получится. Это же кроссворд.

— Это идиотизм. Напиши «крокодил» — в нем восемь букв, и он явно не «джем».