Гринго вылез с пассажирского места, чтобы постоять у машины и понаблюдать за приближавшимися детьми. Казалось, они пребывали в чрезвычайно веселом настроении. Гринго посмотрел на них, затем на дом Картера.

— Банни…

Повернувшись, Банни увидел выходящего Томми Картера. Он уже собирался повернуть ключ зажигания, когда понял, что Картер, похоже, идти никуда не собирался. Он вынес с собой шезлонг, открыл его и поставил на лужайку. Заглянув в машину, Гринго сказал напарнику:

— Кажется, нам вот-вот прилетит пощечина.

Банни наклонился и взял рацию.

— База, это альфа двадцать девять. Следим за главной целью. В настоящее время Картер уселся возле дома и… к нам приближается куча детей.

Только договорив, Банни осознал, насколько глупо это звучит.

Мамочка, соседские дети меня дразнят.

Из рации раздался треск, затем пауза, за которой последовало:

— Альфа двадцать девять, вы можете подтвердить, что это та же группа детей, которую в настоящий момент наблюдает альфа двадцать семь? Они у дома Джимми Морана.

Банни посмотрел на Томми Картера. Томми Картер отсалютовал ему и улыбнулся.

— Твою ж ты мать…

Гринго двинулся по тротуару навстречу большой приближающейся толпе детишек, состоящей в основном из мальчиков.

— Извините, дети, но здесь ходить нельзя…

Школьники пробежали мимо Гринго и, взявшись за руки, окружили машину со всех сторон. Сформировав хихикающий хоровод допубертатного протеста, они запели:

— Динь-дилень, динь-дилень — всю дорогу звон!..

Оглянувшись на Картера, Банни увидел, что тот уже снимает все на камеру.

— …Как чудесно быстро мчать в санях, где слышен он![61]

— Ну ладно, — произнес Гринго своим самым строгим голосом, — расходитесь немедленно или вы все будете арестованы.

Никто из детей не разжал руки. Гринго раздраженно огляделся, как временно нанятый учитель, обдумывающий радикальную смену профессии.

Поверх энергичного, хотя и нестройного пения рация Банни исторгла сумятицу слов:

— Альфа двадцать семь, Моран пришел в движение. Мы попытались преследовать, однако в настоящее время машина окружена…

— Альфа двадцать четыре на Дойле. У нас то же самое.

Гринго попытался отодвинуть детей от передней части машины, размыкая им руки.

— Гринго!

Он встретился взглядом с Банни, который настойчиво кивал в направлении Картера. Гринго увидел камеру и сразу все понял. Видеозапись с гардом, пытающимся растолкать детей или разорвать хоровод машиной, — и привет шестичасовые новости!

Покачав головой, Гринго уселся на капот.

— Альфа двадцать девять, это база. Дойл и Моран ушли. Вы можете заняться преследованием?

— Никак нет, база. Но я могу уведомить, что Томми Картер по-прежнему здесь.

Куда бы ни направились его подручные, сам Томми, очевидно, был там не нужен.

Банни снова нажал на кнопку.

— База, есть новости об О’Доннелле?

— Альфа двадцать семь поддерживала с ним визуальный контакт. Его подобрала та же машина, которая приехала за Мораном. Они покинули зону наблюдения.

— Вас понял.

Положив рацию, Банни посмотрел на Томми Картера, жизнерадостно улыбавшегося из-за камеры. Он кивнул в знак признания поражения. Сегодня Картеру удалось их убедительно переиграть. Когда песня подошла к концу, Томми встал и зааплодировал. Дети (а всего Банни насчитал их семнадцать) подбежали к нему гурьбой, и каждый получил по пятерке фунтов. Неплохо для исполнения рождественского гимна в ноябре.

Заглушив двигатель, Банни сидел некоторое время неподвижно и пытался собраться с мыслями. Прошло уже три дня после инцидента с Натаном Райаном. Три дня с тех пор, как он отвез Симону домой в этой самой машине. Автомобиль «Порше 928S LHD» из 1980-х годов был его единственной слабостью. Банни удалось приобрести его у страховой компании за бесценок, поскольку формально это являлось списанием рухляди. Далее ему пришлось оказать несколько услуг и потратить на восстановление такую сумму денег, какой, как выразился Гринго, «хватило бы на пару приличных машин». Конечно, Банни было тесно внутри — с его-то габаритами, — однако машину он все равно любил. По крайней мере, большую часть времени. Но в ту ночь она показалась ему совершенно неуместной и даже нелепой — все равно как если бы он пришел на похороны в маскарадном костюме.

Он в сотый раз посмотрел на пол перед пассажирским сиденьем — на коричневое пятно, оставшееся после того, как кровь из раненой ноги Симоны просочилась сквозь наскоро сооруженную повязку. Последние три дня он ежедневно приезжал сюда и останавливался у здания, не решаясь зайти. Он не знал, что и как говорить. Она испытала шок, он понимал это совершенно отчетливо. В ту ночь они ехали сюда в абсолютном молчании, за исключением пары кратких указаний Симоны, где повернуть. Он украдкой поглядывал на нее, пока вел машину. Длинные черные волосы вновь закрыли правую сторону лица, подобно занавесу, спрятав синяки, оставленные Райаном. Однако она всегда носила волосы именно так.

После того как Симона велела ему остановиться, они сидели некоторое время в машине, погруженные в гнетущую тишину. В тот момент он тоже не знал, что сказать. В конце концов она нарушила молчание первой, заговорив напряженным голосом, полностью лишенным прежних сладкозвучных интонаций:

— Я… я не хочу, чтобы на него открывали дело. Не надо его арестовывать. Просто оставь все как есть.

Он взглянул сбоку на ее лицо, сумев разглядеть в свете уличных фонарей начинавшую разрастаться опухоль. Она смотрела на свои руки, сложенные на коленях.

— Но…

— Пообещай мне.

Он прокрутил в голове и отверг несколько фраз, которые ему хотелось сказать. Наконец она посмотрела прямо на него своими темно-карими глазами.

— Хорошо.

— Спасибо.

К машине он отнес ее на руках, чтобы не травмировать лишний раз порезанную левую ногу, однако Симона вежливо отказалась от предложения помочь усадить ее внутрь. Хотя она говорила со злостью и решимостью, он не мог не чувствовать дрожь, колотившую ее тело, когда она обхватывала руками его шею.

— Всё в порядке. Дальше я сама.

— Это не проблема, я…

— Все нормально, — перебила она с ноткой раздражения, которой хватило, чтобы он перестал предлагать помощь.

Она открыла дверь машины и передвинулась так, чтобы выбраться, не наступая на левую ногу. Затем пошла к дому, как вдруг остановилась, будто осененная некой мыслью.