такие же размеры, как в театрах королевских замков Фонтенбло и Шуази, дабы повторно использовать тамошние декорации.

Мария-Антуанетта теперь решила выступать в качестве актрисы, как делала это подростком в Вене. Первоначально она занялась этим с полной отдачей, свойственной всем ее увлечениям. Зубрежка ролей и репетиции занимали у нее порой целый день. Приземленные вкусы королевы коренным образом отличались от склонностей французов, предпочитавших высокую трагедию. Ей нравились комедии и сентиментальные комические оперы, действие которых разворачивалось в сельской местности. Небольшой голос Марии-Антуанетты вполне подходил для их несложных арий.

Для исполнения некоторых ролей нанимались профессиональные актеры, все прочие распределялись между членами ее окружения. Самыми известными пьесами, поставленными в театре, были «Деревенский колдун» Жан-Жака Руссо и «Севильский цирюльник» Бомарше, в которых она исполняла главные женские роли. Что касается качества ее игры, то тут мнения разделялись. Кто-то хвалил ее, кто-то бормотал, что она играла «по-королевски плохо». Зачастую единственным зрителем был король, который, похоже, предпочитал, чтобы жена ломала комедию, а не просиживала ночи за игрой в фараон, что выливалось в огромные суммы проигрышей.

Общество же считало, что играть на сцене (вообще-то это считалось занятием низким — напоминаем, что лицедеев даже не хоронили на церковных кладбищах), королеве не подобает. Кое-кто припомнил, что любительскими спектаклями увлекалась маркиза де Помпадур, так что же, Мария-Антуанетта ставит себя на одну доску с этой дурной памяти королевской метрессой? При этом королева не приглашала на спектакли большое число важных персон, включая свою гофмейстерину, принцессу де Ламбаль, а это давало повод для неприкрытой зависти. Чтобы не играть перед пустым залом, ложи заполняли слугами и членами их семей. Разгар увлечения королевы театром совпал с войной в Америке, требовавшей строжайшей экономии. Проживавшие в Версале придворные были лишены удовольствия слушать оперу, ибо тамошний театр был не приспособлен для оперных спектаклей. Оперы можно было ставить в театре Трианона, но королева, наслаждавшаяся этими спектаклями, не приглашала туда придворных. Со временем ее страсть к театру ослабела, и она выступала в спектаклях все реже и реже.

По-видимому, игра на сцене удовлетворяла ее потребность блистать, которая уравновешивалась тягой к жизни в узком интимном кругу. Естественно, никто не запрещал королеве иметь друзей и общаться с ними, но традиционно она могла позволить себе это только после исполнения своих прямых представительских обязанностей. Мария-Антуанетта от выполнения большей части этих обязанностей демонстративно уклонялась, а когда это становилось неизбежным, подобное напряжение чрезвычайно угнетало ее.

В мае 1783 года Версаль посетила высокопоставленная чета — цесаревич Павел и его супруга Мария Федоровна, урожденная принцесса Вюртембергская, путешествовавшие под именем графа и графини Северных. Перед представлением гостей она настолько разволновалась, что приказала подать себе стакан воды, а потом призналась мадам Кампан, что «поняла, насколько сложнее исполнять роль королевы в присутствии иностранных суверенов, нежели перед собственными придворными».

Естественно, ибо общения со старой придворной знатью она старалась по возможности избегать, стремясь полностью посвятить свое времяпрепровождение людям, способным развлечь ее. Это вызывало недовольство большей части придворных, занимавших высокие должности, видевших, как им предпочитают молодых, импозантной внешности, с их точки зрения совершенно пустых личностей. Поэтому считается, что значительная часть потока памфлетов, дискредитировавших королеву, появилась на свет не без участия придворных

Разумеется, придворные туалеты, достигшие при Марии-Антуанетте верха вычурности, выглядели на фоне пасторального пейзажа нелепо, и в 1783 году в Салоне появился новый портрет королевы кисти Виже-Лебрён. На нем она была изображена в белом платье из муслина, с воланом вокруг небольшого декольте, с широкими рукавами, перехваченными в трех местах сборкой, широким поясом-кушаком вокруг талии и соломенной шляпой с лентой и неброского цвета перьями. Туалет немедленно окрестили «платьем-сорочкой», и общество возмутилось столь легкомысленным нарядом королевы. Портрет был сочтен неприемлемым для публичного обозрения и удален с выставки[41]. Но именно в таких платьях королева щеголяла в Трианоне, а подражавшие ей во всем дамы распространили моду на эти платья по всей Европе.

Королева очень часто посещала Трианон, а в жаркие месяцы просто поселялась там. Она наконец-то исполнила свою мечту — окружила себя приятным ей обществом, к тому же поклонявшимся только ей. Мы уже говорили здесь о ее тесной дружбе с женщинами, но своей женской природы она победить не могла, а потому желала царить и среди мужчин, подобно королевам былых времен, окруженным куртуазным двором. Там все воспевало королеву, поклонялось ей — но и только, никому и в голову не приходилось допускать себя до греховных мыслей. Не испытавшая любовного влечения Мария-Антуанетта не понимала иного отношения к себе. Пару раз мужчины из ее окружения пытались переступить границу, о чем имеются свидетельства, и оба раза она высказалась своей камер-фрау «о странном самомнении мужчин и осторожности, которую женщины должны всегда соблюдать с ними». Именно в Трианоне Мария-Антуанетта отдыхала душой в кругу близких друзей, по большей части мужчин, которых, конечно же, общество считало ее любовниками. Так что самые невинные развлечения вроде наблюдения за красотой заходящего солнца или его восхода очень быстро в народе и множестве памфлетов стали называть не иначе как оргиями или сатурналиями с участиями лиц обоего пола.

Еще большие пересуды вызвала ее изоляция в Трианоне во время заболевания королевы корью весной 1779 года. Следует напомнить, что в декабре 1778 года Мария-Антуанетта наконец-то родила первенца, который, ко всеобщему разочарованию, оказался девочкой. Невзирая на дружный хор призывов как можно скорее подарить ей братика, королева не спешила возобновлять интимные отношения с супругом, отговариваясь опасением заразить его. В течение трех недель каждодневно, с семи утра до одиннадцати вечера, при ней находились герцог де Куаньи, граф де Гинь, граф Эстергази и барон де Безанваль. На самом деле это были безгрешные развлечения в обществе людей, способных занять королеву блеском своего остроумия, салонными играми типа шарад и забавными пересказами последних сплетен и слухов[42]. Однако репутация у этих мужчин была далеко не безобидной, они не скрывали своего желания как следует поживиться за счет фавора королевы. Ярким примером тому может послужить история графа Анн-Луи де Гиня.

Это был профессиональный дипломат, самодовольный и очень уверенный в себе. Во время своей службы в Берлине он сумел обеспечить себе благосклонность короля Фридриха II за счет того, что прекрасно играл на флейте — как известно, этот воинственный государь был отличным флейтистом. Далее графа перевели в Лондон, где он также корчил из себя натурального вельможу и имел большой успех в столичных салонах. Параллельно он вовсю злоупотреблял служебным положением и, используя доступную ему секретную информацию, через подставных лиц