Таким образом, обстановка резко менялась в полосе обороны нашей дивизии и тем более нашего соседа за рекой — 4-й армии. Мы понимали, что в сложившейся ситуации нужно было действовать быстро и решительно. Напрашивалось единственно правильное решение: всеми наличными силами прорвать оборону противника, еще не успевшего освоиться на новом месте. Кроме того, до этого нам не приходилось драться с охранными частями, и, судя по только что прошедшему разведпоиску, я был уверен, что разделаться с ними нам не составит труда. Но нельзя было медлить.

Полевой телефон находился здесь же, в траншее. Я быстро связался с командующим 54-й армией генералом C. В. Рогинским и подробно доложил ему об обстановке и о своем решении перейти в наступление.

— Пока ничего не предпринимайте. Я переговорю с командующим 4-й армией, доложу обстановку генералу Мерецкову и сообщу вам, как действовать дальше. Ждите звонка, — сказал мне генерал Рогинский.

Минут через 20–30 он вызвал меня к телефону:

— В 4-й армии о взрыве настила моста и об оставлении плацдарма противником ничего не известно. Также и в штабе фронта. Проверьте еще раз, так ли все, как вы докладываете.

Я понял, что дело, требующее максимальной срочности, начинает затягиваться. С раздражением и досадой я ответил:

— Мне нечего перепроверять. Все, о чем я вам доложил, полностью соответствует действительности. Я лично и начальник разведки дивизии т. Шуляковский видели и слышали, как был взорван мост (настил), а документы час назад убитых нашей разведкой немцев у меня на руках. Нам совершенно ясно, что противник снял с обороны пехотную дивизию и заменил ее охранными частями. Нужно немедленно прорывать оборону противника, пока охранные батальоны не успели еще освоиться и сориентироваться на новом месте, — докладывал я командующему.

Я просил его не затягивать дело и разрешить мне немедленно приступить к организации прорыва немецкой обороны.

Генерал Рогинский знал меня еще по Синявинской операции 1942 года, когда он сменил командира 4-го гвардейского корпуса, попавшего в окружение с другими частями 8-й армии. В этот тяжелейший период времени я командовал 140-й отдельной стрелковой бригадой, которая входила в состав корпуса. Командующий всегда относился ко мне с большим доверием, хорошо понимал мое настойчивое желание не упустить благоприятный момент для подготовки и перехода в наступление. Однако снимать дивизию с обороны под Ново-Киришами и западнее этого самого ответственного участка в полосе 54-й армии, не имея резервов, было рискованно. К тому же еще не были ясны цели перегруппировки вражеских войск. Разговор наш закончился тем, что генерал Рогинский решил еще раз переговорить с командующим Волховским фронтом генералом Мерецковым.

Мы остались в траншее ждать звонка командующего. Задача перед нами стояла сложная. Было о чем подумать: как лучше на таком широком фронте организовать и провести прорыв вражеской обороны силами одной дивизии, да еще недостаточно укомплектованной людьми после тяжелых боев под Мгой. Немцы два года оборонялись на этом рубеже. За этот срок они соорудили здесь сотни ДЗОТов, произвели сплошное минирование переднего края и, вполне возможно, что и в глубине своей обороны вдоль него установили сплошные противопехотные проволочные заграждения на высоких и низких кольях, спирали Бруно, спотыкачи и прочие хитроумные ловушки. В этом отношении гитлеровцы были очень изобретательны.

Но больше всего нас волновала погода. Стояла сырая дождливая осень, превращая и так непросыхаемую в этих краях болотистую почву в сплошное месиво вязкой грязи. Она пудовыми гирями висела на ногах. Нас ожидали большие трудности, но уверенность, что бойцы преодолеют все, лишь бы бить и гнать с родной земли врага, помогала решать самые сложные боевые задачи.

Вскоре я снова разговаривал с генералом Рогинским. Он сказал, что Мерецков не изменил своего решения и требует от нас прочно оборонять полосу дивизии, не увлекаясь фантазиями и не строя несбыточных планов. Я продолжал настаивать на необходимости наступления дивизии, поняв, что в штабе смутно представляют быстро изменившуюся обстановку на нашем участке.

Понимая, что обстановка действительно выгодна для наступления, Рогинский внял моим настойчивым просьбам и, взяв ответственность на себя, разрешил действовать:

— Хорошо! Организуйте передовые батальоны от полков и действуйте ими. Главные силы полков держите в обороне и смотрите в оба. О готовности доложите, — сказал Рогинский и пожелал нам успеха.

Было видно, что Рогинский согласен с нашими доводами, но возражать Мерецкову не мог, да и не хотел. Приняв такое решение, он взял ответственность на себя. Теперь все зависело от нас, от нашей расторопности и умения быстро и надежно организовать прорыв и наступление передовых батальонов.

Чтобы действовать внезапно, решено было атаковать противника без предварительной артиллерийской подготовки. За тридцать минут до атаки командирам передовых батальонов было приказано, пользуясь ночной темнотой, скрытно сосредоточиться в боевых порядках в центральной зоне у переднего края неприятеля, чтобы одним махом без крика «ура», пока враг не опомнился, занять его первую траншею. Начало атаки было назначено на 5.00 4 октября.

Весь день 3 октября и всю ночь перед атакой в дивизии и в полках шла напряженная подготовка к бою. Работы было много. Каждому полку нужно было определить наиболее удобные во всех отношениях участки для прорыва, подтянуть поближе к этим участкам артдивизионы 855-го артполка полковника И. Е. Шевчука, полковые артбатареи и минометы, отдельные орудия. Все это и многое другое нужно было делать так скрытно, чтобы противник ничего не заподозрил, как говорится, и ухом не повел. Всего трудней было преодолеть проходы в минных полях и противопехотных заграждениях перед самым носом противника. При малейшей неаккуратности или шуме саперы могли быть обнаружены, и тогда все приготовления сорвались бы. От чрезвычайно сложной и опасной работы этих великих «тружеников войны», от их искусства, по тонкости сравнимого с ювелирным, зависело все, к чему мы с такой надеждой на успех готовились.

Если бы противник по каким-либо признакам ожидал с нашей стороны активных действий, он тогда непрерывно освещал бы нейтральную зону и вел бы огонь из автоматов и пулеметов. Ракет он не жалел, их у него было много. Они медленно снижались на шелковых парашютиках, хорошо и сравнительно долго освещая небольшой участок местности. В ночь на 4 октября гитлеровцы очень лениво пользовались ракетами и не часто вели огонь. Создавалось впечатление, что охранные батальоны недостаточно бдительны. Нам это было на руку.

Мы, командиры, хорошо знали свою «гвардию» — так мы называли саперов, знали каждого бойца в лицо, по фамилии и по боевым делам. Пока шло разминирование проходов, мы беспокоились, нервничали, но верили, что не подведет наша «гвардия».

В ту ночь на 4 октября никто из командиров не сомкнул глаз. Каждый самым добросовестным образом выполнял свою работу. Не спали и бойцы. Всем хотелось освободить землю, которую почти два года топтали фашисты. К утру все было готово и проверено офицерами штаба дивизии и мною лично. Враг, видимо, не подозревал о готовящемся прорыве.