Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Это удивительно, – сказала она с прежним спокойствием, оглядывая меня. – То, что вы пришли так кстати и так случайно.
Я не стал говорить ей, что сделал крюк, дабы избегнуть всякого рода случаев, в особенности таких. Компания, что собралась за столом, как я вскоре определил, состояла главным образом из приятелей Тониного мужа; на меня они перестали обращать внимание, увлеченные чередой тостов и той болтовней, которая хороша среди своих, но непонятна чужому, и я, тем самым, имел возможность перевести дух. На Тоню я не смотрел. Мне кажется, и она после первого демарша – торжественного объявления вслух моего статуса – вовсе притихла и поскучнела. Наоборот, Настя казалась очень оживленной.
– Вы в самом деле не знали раньше обо мне? – спросила она меня.
– Разумеется, нет, – сказал я. – Откуда?
– Впрочем, да, верно, – она кивнула головой и на особый лад свела брови. – Я тоже о вас не слыхала. Тоня – скрытница. Но в конце концов вы здесь, это главное.
Я пожал плечами. Настя мне нравилась, и я видел (столичный Дон Гуан), что нравлюсь ей. Мне вдруг почудилось, что это даже пикантно: приволокнуться за подружкой Тони у нее на глазах, коль скоро уже меня выставили здесь в сомнительном свете, пусть даже этот свет был не вовсе во власти Тони, его виновницы.
– Это действительно дело случая, – сказал я. – Вы можете убедиться. Взгляните на книгу, что я принес. Она должна быть из вашей библиотеки.
– В самом деле, – кивнула Настя. – Она при вас?
Я подал ей Гёльдерлина.
– Нет, не помню, – сказала она задумчиво, полистав страницы и разглядев корешок. У нее снова явилась в лице эта милая черточка спокойствия и расчета. – Книгу мог сдать отец; но он теперь в отъезде. Вы говорите, что правка профессионала? Отец – инженер, ему вряд ли что-нибудь известно. Вот мой дед…
– Он филолог?
– Был. Он погиб в войну. Однако немецкий он знал в совершенстве и мог сделать такую правку. У меня даже где-то есть его бумаги, после можно будет сличить. Да, кстати: вы знаете ли, что внук Я. Г. живет в Киеве? Я знакома с ним. Вот хорошая мысль! Мы просто позвоним ему и всё узнаем.
Я засмеялся.
– Вы, Настя, так близко к сердцу приняли эту историю, – сказал я.
– Что ж, ведь вы не поленились ехать из-за нее ко мне.
– Да, это правда, – сказал я и добавил несколько тише: – О чем вовсе не сожалею.
Это уже был ход, сделанный неспроста.
– Разумеется, – сказала Настя, окинув быстрым взглядом стол. – Я думаю, здесь обойдутся без нас минут десять.
– Вы в самом деле хотите звонить? – спросил я удивленно. Мистерия внуков и их дедов опять, с новой стороны, готова была, казалось, начаться вдруг.
– Там увидим, – сказала она, подымаясь. – Покамест я просто покажу вам другие наши книги. Идем?
И вновь ее тон не оставил места для раздумий. Я глянул на Тоню. Но она, улыбаясь, смотрела к себе в тарелку, куда кто-то, галантно изогнувшись, подкладывал новую снедь. Я уже сам был приятно сыт и согрет вином. Я кивнул и последовал за Настей.
Опять-таки (уже теперь): не жалею об этом. Она привела меня в кабинет, квадратный, угловой, в два окна, хотя северное было плотно забрано шторой. Зато ангел западного, двойного, сквозь призрачный тюль на миг показал нам Печерск, как в сполохе молний в последнем закатном луче – развалы туч тотчас стерли его. Настя зажгла настольную круглую лампу, и я с изумлением огляделся. Может быть (так кажется мне теперь), это и было то, что я всю жизнь искал. Впрочем, не будем преувеличивать первых чувств – ни тогда, ни сейчас, здесь. Здесь, на горе́, я, может быть, просто радуюсь приятному воспоминанию, предвосхищая итог.
Кабинет был… не найду слов. Главное в нем было то, что он действительно был. Существуют предчувствия, или предпочтения, симпатии, – о которых мы знаем лишь очень смутно; такова мгновенная любовь, в которую не веришь сам. Но напрасны потом любые потуги ума: сумма черт не равна их смыслу. И я вряд ли добился бы результата, просто перечислив порядок предметов или оценив их вид в тот вечер в этой дивной комнате. Тут было несколько стенных шкафов, и пара выцветших ковриков между ними, и толстый ковер на полу с умопомрачительным узором, похожим на фундамент столь изощренного храма, с которым не сладит никакая архитектура. Огромный стол с этажеркой, увенчанной крупным парусником из тех, что продавала Ассоль и покупал Гарвей, и ваза на подоконнике с одним высохшим цветком, и кресло очень древней постройки с резными подлокотниками, и – настоящая редкость – тоже резной дорожный сундук – все это занимало остаток места. Единственная кровать, широкая, как тахта, хотя и с изножьем, стояла странно: в углу, у стены, однако ж была придвинута к краю еще одного книжного шкафа, до которого никак нельзя было добраться, не встав коленями на нее. А между тем именно в нем – я сразу разглядел – были нужные мне книги: их, верно, читали перед сном. Во всех прочих размещалась техника, атласы, словари и, кажется, астрономия: ее оправдывал исподволь поставленный на платяной шкап телескоп.
– Это комната деда, – сказала Настя. – Потом отца, а потом моя. – Она рассмеялась. – Вы сами должны решить, что́ вам тут нужно.
– Я уже решил, – сказал я. – Вон, видите? Это Сомов. Номерное издание, тираж не больше тысячи штук, год, полагаю, десятый. «Антология французской эротики» с его иллюстрациями. Судя по корешку – желтому, в шелке, – это подлинный переплет.
Настя медленно кивнула головой. И снова посмотрела на меня так, как тогда, в коридоре. Я приготовился сказать: «В самом деле», ибо ожидал, что она спросит: «Вы и впрямь Тонин муж?»
Она сказала:
– Ну что ж. Это хорошо. Я хочу вам отдаться. Я думаю, мы с вами сейчас – да, прямо теперь же – займемся всем тем, что есть в той книге. Полистайте покамест ее. Вы читаете по-французски? Ну конечно. Тем лучше. А я провожу гостей. Не беспокойтесь, им правда пора идти. Тоня с мужем улетают утром.
– Куда? – беспечно спросил я.