Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В ней вообще не было никакой тайны – верно, это особенно хорошо действовало на меня. Мне даже расхотелось совсем разбираться в Гёльдерлине, и я бы просто оставил его на той полке, где он всегда прежде стоял, если бы не забыл о нем. И потому был искренне поражен, когда однажды, вернувшись после очередной поездки к деду – оброк, которого требует прошлое, как, в конце концов, ни думай о нем, – застал у Насти сутулого, жилистого, но очень при этом вялого и немолодого уже человека, который был тотчас представлен мне как внук Я. Г. Мне кажется, он с такой же ленивой неохотой рассматривал Эмпедокла, с какой я ему его отыскивал в своем портфеле и потом нес. Нет, этот почерк ему незнаком. Что ж, очень жаль, хотя любопытно… А вы знаете, что почти весь тираж сгорел? Ведь это был первый год войны. Да что вы! Да. У книг Я. Г. своя судьба; вы не слыхали, кстати, о детском прозаике Ч***? Так вот, он даже сочинил по этому поводу грустную сказку… Виноват? Да, вы правы, у него все сказки грустные…
Гёльдерлина я опять сунул к себе, дообщавшись с внуком.
– Вот что, милая, – сказал я Насте, когда он ушел. – Избавь меня впредь от всяких таких теней… И тенет.
– Ох, с удовольствием! – вздохнула она и рассмеялась.
Мне, впрочем, вновь уже пора было лететь домой. Правда, по закону смещения центра – что-то из области той фантастики, которой зачитывался некогда мой дядя Борис, – мне казалось теперь, что я еду наоборот, из дому прочь и что это, может быть, ненадолго. Тут я, конечно, просчитался, что немудрено: кто-то древний и очень мудрый, теперь уже не вспомню кто, сказал как-то к слову, что время было придумано Богом, чтобы дать человеку понятие о бесконечности. А в том числе, я думаю, и о кратком слове, без которого не обходятся ни любовь, ни смерть: навсегда. В самолете рядом со мной сидел малыш, страдавший от больного молочного зуба. Тот никак не хотел выпадать и всю дорогу ныл. Малыш тоже ныл, я же чувствовал с грустью, что это все не так просто, что прежний мир предъявляет мне исподволь свои права, что это, в общем, так и должно быть, ибо я уже давно изучил его ухватки. Потому, мне кажется, я был не слишком удивлен, когда, войдя в квартиру, застал тетю Лизу в слезах: только что был врач, мать увезли в клинику, какую-то новейшую, полную модных светил, творивших чудеса, но тут твердо знавших, что чуда не будет. Я тоже это знал. Тряский вагончик неотложки доставил матери много боли: у нее болела спина, кости; руки были в синяках, похожих на большие фиалки.
Из больницы я вернулся один. Уже едва веря, что еще сегодня утром, еще часов пять назад я был в Киеве, по какой-то странной прихоти чувств я стал наводить, где мог, порядок: занятие, так же всегда обреченное на неуспех в нашем доме, как и попытки победить смерть. Когда я вымыл пол, то уже понимал, что в Киеве я не был. Да, признаться, теперь я думаю, что это действительно было так. Не нужно смешивать разные вещи, хотя мир нас всегда к тому толкает. Между тем физическое время (та же фантастика, дядя Борис) только выдумка авторов, может быть, правда, древних. Его последовательность – мираж. Жалок тот, кто верит маре. Что до меня, то я давно понял ее обман. Если уж на то пошло, то этот национальный буддизм у меня в крови, говорил я себе. И меня не проведешь играми иллюзий. Прошло дня три. Вечера были лучшим временем для меня. Возвращаясь от матери, я отключал везде свет и, чтобы побороть дрему, сидел на кухне, читал, иногда курил. Грел в старом ленивом электрическом чайнике чай. Этот островок уюта как-то поддерживал меня, хотя ненавистный с детства мегаполис начинался сразу за его порогом, чуть не в гостиной. И когда в прихожей на четвертый день рявкнул звонок, я вздрогнул, весь вспотел (впрочем, была жара), подобрался и даже думал было вовсе не открывать. Потом все же пошел. Это был странный сюрприз: на пороге стояла Настя. Свой обычный заплечный ранец она держала в руке.
– Ты мне рад? – спросила она, улыбаясь лучисто. – Никогда не видела тебя таким кислым. Ну ничего: это, надо думать, пройдет. Ты слишком долго уже спишь один. Молодым людям твоего темперамента это бывает вредно. Да не смотри же так! Не то я подумаю, что зря волокла сюда все это!
И она, слегка изогнувшись, весело хлопнула себя по заду. Благодаря подъездному эху у нее получился очень звучный шлепок.
XXVII
Нет, я был прав: ничего нельзя смешать. Разумеется, я не