– Сирота я, сирота, – со слезами в голосе причитал Илья, –никому не нужный, лишенный тепла родительского, заботы и ласки. Отец только осебе думал: съемки, экспедиции, бросил меня, бедного, без внимания. Отчего япью? От горя и тоски…

Мне быстро надоели стоны, поэтому я спросила:

– Тебе сколько лет?

– Сорок, а что?

– Да то, что в этом возрасте многие люди сироты. Мог бы иработать пойти!

Сказав последнюю фразу, я моментально пожалела о ней, аИлья, воспользовавшись моей оплошностью, принялся педалировать иную тему.

Он гениальный, но непризнанный режиссер, может сниматьпотрясающие картины, но в нашем кинобизнесе двух Волков не надо. Отец задавилкарьеру сына! Не позволяет мальчику развиваться, лишил его возможностиреализоваться, вот почему Илья пьет! От горя и тоски, живет, никому не нужный, мамаумерла, он сирота…

– Ты о Звонаревой рассказывай, – снова прервала я нытьепьянчуги, – а то не видать тебе коньяка, как собственных ушей.

– Ладно, – неожиданно легко перешел к нужной теме Илья, –отец мой ханжа, не пьет вообще! Ну лишь по праздникам, грамм пятьдесят. Скажи,идиот?

Я только вздохнула. Жаба не поймет лебедя, они живут вразных плоскостях.

Никита, в отличие от Ильи, совершенно не балуетсягорячительными напитками. Одно время, правда, отец держал в доме бутылки, длягостей, но потом, сообразив, что сын-алкоголик регулярно пользуется баром,вынес из дома все, пахнущее спиртом, даже одеколона в ванной не стоит.

Представляете теперь, как удивился Илья, когда однажды,открыв отцу дверь, обнаружил того пьяным в лоскуты.

– Папа! – пораженно воскликнул он.

К тому времени отношения между Ильей и Никитой былибезнадежно испорчены. Младшему никогда не приходило в голову говорить старшемуласковое «папа», но удивление было столь велико, что Илья внезапно превратилсяв маленького растерянного мальчика.

– Пошел вон, ублюдок, – проревел всегда интеллигентныйНикита и рухнул в коридоре у вешалки.

Илья и домработница перепугались еще больше. Кое-как ониподняли каменно-тяжелое тело главы семьи и уложили на кровать.

Пораженный до глубины души Илья в тот вечер сам не сталприкладываться к бутылке, лег спать трезвым. Но утром он испытал еще большееудивление: не успели большие часы в кабинете пробить семь раз, как в дверьпозвонили, и в прихожей появился Олег Ремизов, самый близкий приятель Никиты.Увидав Ремизова, Илья просто лишился дара речи.

Дело в том, что Олег много лет назад попал в автомобильнуюкатастрофу и с тех пор ездит в инвалидной коляске. Ремизов работаетпереводчиком, он востребован и имеет неплохой заработок, но Москва неприспособлена для человека, которого злая судьба лишила возможности двигатьсясамостоятельно. Двери в лифты узкие, пандусы повсеместно отсутствуют, о том,чтобы спуститься в метро, и речи быть не может. Ремизов основную часть временипроводит на даче, рукописи для перевода ему присылают с курьером. Никита часто встречалсяс Олегом, ездил к нему за город, когда-то брал с собой и маленького Илью, ноОлег приехал на квартиру к старому другу лишь один раз, в день смерти женыНикиты. Илья, хоть и был совсем крошкой, очень хорошо помнил, как после поминокдвое крепких мужчин на руках снесли Ремизова вниз, инвалидная коляска не вошлав лифт и не проехала по лестнице. И вот сейчас Олег вкатывается в холл, теперьу него было импортное кресло на колесах, узкое, компактное, легкое.

– Где Никита? – сурово спросил он.

– В кабинете или спит еще, не знаю, дядя Олег, – растеряннопробормотал Илья.

Ремизов молча порулил по коридору, а Илья в глубокойзадумчивости отправился на кухню, но до пищеблока пьяница не добрался, егомучило жуткое любопытство. Что случилось у отца? Отчего он вчера назюзюкался допотери пульса? С какой стати затворник Ремизов покинул свою фазенду?

Сняв тапочки, Илья на цыпочках подкрался к двери комнатыотца и приник ухом к замочной скважине.

– Все знает, – послышался тихий голос Никиты, – все! Имеет наруках документы.

– Обещает отдать?

– Да, в обмен на съемки Звонаревой. Какой подлец, мерзавец,негодяй.

– Давай не будем сейчас оценивать моральные качества других.

– Ты презираешь меня, ты, который все знает и понимает! Ачто же теперь говорить о других людях!

– Успокойся, я просто хотел сказать, незачем заниматьсясамоедством, и потом… все давно умерли.

– Документы! Документы целы, – заорал Никита, – бумаги-то негорят, оказывается, все сберегли, сволочи, подшили в папочки, сброшюровали. Атеперь представь вой, который поднимут газеты.

– Тише, – шикнул Олег, – не ори. Или хочешь, чтобы народоказался в курсе дела?

– Дома никого нет!

– Мне дверь Илья открыл.

– Он, как всегда, пьяный лежит.

– Выглядел трезвым.

– Ошибаешься, мое горе практически не бывает в разуме.

– Ладно, это бессмысленный спор. Не за чем бояться газет,если рискнешь рассказать правду… Хочешь совет?

– Да, – тихо ответил Никита.

– Ох и испугался я ночью, когда ты, еле-еле ворочая языком,позвонил, – протянул Ремизов, – подумал, инсульт тебя разбил! Как назло, машинасломалась, пока такси за мной ехало, я чуть с ума не сошел, а ты, оказывается,напился!

– Лучше посоветуй, как поступить, – перебил лучшего другаВолк.

– Собери журналюг, побольше, и честно расскажи все, с самогоначала, с шестидесятых годов, про Веру, ну и так далее. Тебя поймут, к тому жеучастники событий давно покойники.

– Богоявленский жив!

– Пустяки, он безумный старик.

– Окстись, Владлен нашего возраста.

– Так мы и есть старики, – засмеялся Ремизов, – поверь,лучше упредить удар, пусть потом этот твой человек в черном губы кусает, ну какшантажировать личность, которая все секреты сама растрепала.

– Нет, не могу! Меня проклянут.

– Кто?

– Бурмистров и Коган.

– Они умерли.

– А жены? А дети? А внуки? Господи, что я наделал, что!

– Никита, успокойся.