— Она была такой красивой. И хрупкой, особенно если ты видишь тень вашей, человеческой судьбы. Вы беспечны и слепы, вам не видны отметки вашей грядущей смерти. Мне — видны. Она привязалась ко мне, приходила сюда. Я дал ключ, чтобы она не блуждала в тумане Границы. Я… Любил её? Может быть. Так бывает, что между кем-то из вас и кем-то из нас возникают подобные узы. Ничего хорошего из этого не выходит. Не выходило.

Ясень поморщился, словно вспомнил о чем-то, бесконечно раздражающем. Анне очень хотелось сказать ему, что она вообще-то патологоанатом, а не психолог, и прекрасно обошлась бы без его откровений.

— Время здесь течёт иначе, — сказал сид тише. — Она приходила ко мне и укоряла, что я забыл её и бросил на долгие недели, а мне казалось, что мы едва расстались. Она была цепкая, как этот вьюнок, который повсюду в моём саду. Я задыхался, она не хотела понимать. И когда я почувствовал, что слишком устал от этой странной связи, я забрал у неё ключ.

"Ну ты и урод," — подумала Анна, но заставила себя смолчать. Вспомнила, как психовала, когда пропадал со связи Дэйв, и стиснула зубы. Она могла представить, как было несчастной Молли, когда её прекрасный нечеловеческий возлюбленный исчезал с горизонта.

— Я не считал, сколько времени минуло, пока я снова не вспомнил о ней. Мне стало жаль, что вышло так, как вышло. Я пришел к ней, в тот дом, где она жила с роднёй. Вначале подумал, что это мать открыла мне, но потом узнал. Она сказала, что не держит на меня зла и рада, что я всё-таки пришел. Мне почудилось какое-то лукавство, какая-то ложь в её словах. Стоило уйти сразу, но я почему-то задержался. Сидел с ней на кухне, рассказывал о тех из моего холма, кого она знала. Смотрел на уродливые клетчатые занавески, слушал, что стало с её жизнью. Она как-то так задурила мне голову, что я взял питье у неё, не глядя. В доме было много рябины, может, потому я сразу не понял…

Рассказ Ясеня прервали. В круг менгиров вступил еще один сид, тоже в птичьем шлеме и туманном плаще. Коротко склонил голову, подходя к возвышению, что-то тихо сказал. По лицу Ясеня пробежала тень, потом он кивнул. Воин встал от него по правую руку.

Анна поймала себя на отстранённом любопытстве — всегда ли здесь ходят в доспехах или это представление специально ради неё. А ещё она очень хорошо помнила, что для сидов значит рябина. В рассказе Ясеня отчетливо сквозило какое-то предчувствие беды.

Он снова глянул на Анну. Сказал резко:

— Я выпил всё. С первого глотка понял, что это, но остановится не смог. Вышел из её дома, едва представляя, кто я и где, перед глазами качались эти проклятые клетчатые занавески…

Они до сих пор висели у Анны на кухне. Не слишком изящные, порядком выцветшие, но для неё навсегда — примета домашнего тепла. Запоздало она подумала, как же была права мать, что не стала продавать их старый дом. Не только потому что Анне оказалось, куда вернуться, когда это потребовалось.

— Полный кубок вина из рябины. Я выпил его весь, до дна. Ты знаешь, чем стала для нас рябина?

— Мне рассказывали, — осторожно отозвалась Анна.

— Рассказывали! — Ясень вскинул брови презрительно и насмешливо. — Что могли тебе рассказать?

О том, как золотоволосая женщина выращивает рябину над могилой беспокойной пророчицы, как корни проникают в землю, как пьют из мёртвой силу, заставляя остаться там, на глубине. Об этом Анне не рассказывали, она видела сама. Но Ясень к этом не имел никакого отношения, и докладывать ему Греймур не собиралась.

— Я выпил его весь, — сид даже наклонился вперёд. — Полный кубок смерти. У этого вина был вкус земли с моей могилы, и смерть дышала мне в лицо, холодная, как зима. Я растворялся в ней, меня почти не существовало, но в то же время я вспомнил обо всех, кого уже потерял, и они касались меня неощутимыми руками. Так больно мне не было, даже когда много сотен лет назад я сражался на красном поле с фоморами и слуа, и был ранен холодным железом не единожды.

Наверное, будь на месте Анны кто-то другой, он сумел бы посочувствовать этому существу, так внезапно и мучительно осознавшему собственную смертность. Анне же потребовалось некоторое усилие, чтобы подобрать какие-то подходящие случаю слова. Ей последние месяцы, наоборот, приходилось мучительно осознавать то, что смерть не являлась окончательной точкой. Не всегда являлась.

— Ну ты, мужик, даёшь, — сказал за спиной Анны Марти Доннахью. — Все мы смертны, и вы тоже бываете.

Греймур обернулась через плечо. Охотник на фей вошел в круг стоячих камней, передвинул зубочистку из одного уголка рта в другой. На правом плече у него был свежий порез, чуть ниже края рукава, по крепкой руке и по пластику протеза текла красная кровь и капала на траву. Доннахью даже не пытался её останавливать. Он подмигнул Анне и встал рядом с ней.

— В моем холме не жалуют тех, кто открывает себе двери кровью и железом, — сказал Ясень жестко

— Ну, извини, — Доннахью пожал плечами. — Я обычно вежлив, как выпускница колледжа святой Катерины, но тут что-то не хочется.

— Расскажи мне, — сид глянул на него в упор. — Что ты чувствовал, когда глядел в глаза смерти. Что ты делал? Я вижу её тень у тебя на лице.

— Я орал, — Марти неприятно усмехнулся. — Мне ели руку, мою любимую правую руку, и я орал от боли. Я не думал о смерти, мне было слишком жаль остаться без руки.

— Беспомощным калекой, — Ясень вернул ему улыбку, — на которого даже не глянет та, которая спасла тебя.

Он почти брезгливо отвел от Доннахью взгляд, как будто охотник на фей разом перестал быть ему интересен, и посмотрел на Анну:

— Ну а ты? Что ты знаешь о смерти, ты, которая рискует говорить от имени мёртвой?

— Достаточно, — ей пришлось приложить усилие, чтобы не вывалить на Ясеня всё о том, насколько близки её взаимоотношения с мертвецами.

— Вы удивительно слепы, — Ясень покачал головой. — Ходите в тени смерти, и даже не задумываетесь о ней. Отравляете нас её дыханием. Между нами и вами пропасть, которую не исцелить. Гвелланен была права, когда над кровавым полем разделила миры. Мы жили её правотой долгие века.

Неожиданно он как-то ссутулился и сказал устало:

— А потом приходит кто-то из вас, и всё переворачивается с ног на голову. Король-Охотник встаёт с могильного ложа, и оказывается, что смерть лишь увеличила его могущество. Человеческая женщина каждое полнолуние садиться на его трон, а на Самайн вершит суд. А я помню, как пил рябиновое вино в том доме и теряю силы от этого воспоминания. Никто из вас никогда не пил такого вина и не пробовал на вкус свою смерть.

Анна подумала, что надо как-то заканчивать все это представление, пока у неё не начала ехать крыша. Она в самом деле не подряжалась работать здесь психотерапевтом. Она шагнула к каменному возвышению:

— Я выпью это вино. Если ты считаешь, что я не знаю ничего о смерти, дай мне выпить это вино.

— Пусть это будет вира, — быстро сказал Марти Доннахью. — Прими её и прости обиду женщине, которая напоила им тебя.