От проёма ворот тянуло сыростью и холодом, и Анне невольно показалось, что она входит не в волшебный холм, где должны жить фейри, а в древний могильник. Ей даже померещилось, что на камне резных створок лежит иней, но на ощупь они оказались тёплыми и шершавыми.

Внутри холма не было темноты, которую Анна ждала и которой опасалась. В большом зале за воротами горели бледные огни, в их свете кружились серебряные пылинки. Пахло словно перед грозой, свежо и резко.

Причудливое эхо гуляло под сводами, звук шагов Анны в нём мешался с отголосками далёких мелодий и звона колокольчиков. Это эхо проследовало за ней дальше, в следующий зал, в котором тоже не было ничего, кроме белых огней и смутных бликов на стенах.

Залы, галереи, тёмные сады, шелестящие листьями на неощутимом ветру, каменные мосты над чёрной водой. Анна в какой-то момент потеряла всякое представление о том, где она и сколько времени прошло. Подземелье оказалось гораздо больше, чем можно было предположить на поверхности.

Огней стало меньше, тени подступили ближе. Каждый новый зал был темнее предыдущего, и в какой-то момент Анна невольно оглянулась через плечо. Сзади были только дрожащие тени и никакого намека на выход.

Она замерла. В темноте звякнули колокольчики. Едва слышно отозвались струны. Что-то осторожно коснулось щеки Анны.

Греймур заставила себя медленно вдохнуть и выдохнуть. Потом ещё раз. И ещё, пока схватившая за горло паника не разжала хватку хоть немного. Анне пришлось закрыть глаза, чтобы гаснущий свет нервировал меньше.

Каким-то чудовищным усилием ей удалось сдержать рвущийся наружу крик. Не надо было быть гением, чтобы сообразить — это задница, но страх сейчас был бы самых худшим из союзников.

— Я не одна, — проговорила Анна тихо. — Меня найдут и вытащат. Прозвучало жалобно и до отвратного беспомощно.

Свою беспомощность Анна ненавидела и стыдилась её. Здесь, в пустых подземных залах некому было смотреть и укорять, но это не имело значения. Слишком хорошо Анна помнила, что делает с ней это ощущение чужих рук на плечах. И мёртвую баньши тоже помнила.

Греймур ещё раз медленно вдохнула воздух, полный даже не запахами — призраками запахов. Выдохнула на пять счетов. Потом сказала громко и чётко:

— Я пришла отдать то, что принадлежит Ясеню. Я не смогу этого сделать, если мне никто не покажется.

Она вытащила из кармана веточку. Серебро мягко светилось. В пальцах у Анны это свечение разгорелось до яркости хорошего фонаря. И, словно отзываясь, темноту где-то впереди прорезала тонкая белая полоска. Анна чертыхнулась и решительно зашагала на свет.

Тяжёлые каменные створки были почти такими же, как те, которые открылись в склоне холма, и Греймур даже успела подумать, что это её так вежливо проводили на выход. Но за дверьми оказалась вовсе не дремлющие под серым небом холмы.

Запахи и звуки, тени которых были с Анной в темноте, набрали силу. Яркий свет резанул по глазам, женщина зло вытерла выступившие слезы тыльной стороной ладони.

Мягко текла музыка. То ли струнный перебор, то ли стук капель, плач о чём-то, давно потерянном. Пахло травой после дождя, и древесной корой, и еще какими-то цветами, прохладными и горько-сладкими.

Это был сад, дикий, заросший плющами и вьюнками, но совсем не кажущийся опустевшим. Кто-то смеялся в глубине зарослей, скрытый за стеной розовых кустов, откуда-то с другой стороны долетали обрывки песни.

Под ногами снова была тропа, между мозаичными плитками пробивались тонкие травинки. Анна чувствовала их босыми ступнями, пока шла через сад. Над головой клубились облака, так близко, что можно было дотянуться рукой. Анна не удержалась и потрогала их. Пальцы обдало мягкой прохладой.

Тропа заканчивалась у круга менгиров. Там на каменном возвышении сидел мужчина, коронованный тонким серебряным венцом, в который были вплетены белые метелки ячменя. Сумрачные стражи в шлемах, похожих на птичьи головы, стояли за его спиной, возле возвышения сидела девушка с арфой. Плач струн плыл по саду.

— Зачем ты пришла? — сказал мужчина на возвышении. — В моем холме не рады тем, кто приходит через Границу.

Он был так красив и печален, что любой должен был бы провалиться сквозь землю от стыда, что стал причиной его печали. Больше всего на свете Анне захотелось оказаться как можно дальше отсюда, и чтобы взгляд светлых до прозрачности глаз хозяина этого места не пытался вывернуть её на изнанку. Анна глядела в это лицо, лишенное примет возраста, и подумала неожиданно, а смогла бы она по строению костей определить хоть что-то.

Удивительно, но от этой мысли ей стало в какой-то мере легче. Как будто над ней ослабела власть чего-то, чему у Анны названия не было.

Она кашлянула и сказала:

— Я пришла вернуть эту вещь, потому что меня попросили об этом.

Хозяин холма даже не глянул на веточку в руке Анны. В упор он смотрел на неё саму.

— Ты похожа на неё, — проговорил он. — Ты её дочь? Почему она не пришла сама? Это так… по-человечески, посылать другого туда, куда ты не осмеливаешься прийти сам.

— Моя тётя мертва, — ровно сказала Анна. — Я не знаю, почему она не пришла сама раньше.

На лице мужчины в первый раз промелькнуло что-то живое. Он даже чуть подался вперёд:

— Как давно?

— Четыре года назад. — И добавила, не совсем понимая, зачем: — Рак.

— Не знаю, справедливым мне счесть это или нет.

— Болезнь никогда не бывает справедливой, — Анна сама удивилась, как жёстко это прозвучало.

— Я расскажу тебе, и решай сама, сколько в этой истории справедливости, — сказал сид. Анна сообразила, что это его Молли Кэрри называла Ясенем.

Слушать Ясеня Анне не хотелось. Хотелось домой. Или хотя бы сесть, чтобы не торчать так дурацки посреди каменного круга. Мало того, что босая и в грязных джинсах.

— Я не буду никого судить. И разбираться, что справедливо, а что нет. Я пришла по просьбе мёртвой женщины, которая хочет… — Анна запнулась, пытаясь лучше сформулировать, чего хотела несчастная Молли Кэрри. — Которая хочет умереть до конца.

— Тебе придётся, — в голосе сида появилось что, похожее на угрозу. — Раз уж ты взялась говорить за мёртвых.

Про себя Анна обозвала его трижды сукиным сыном. Подумала, что тёте, должно быть, он вымотал изрядно нервов, что бы ни связывало этих двоих. Переступила с ноги на ногу. С тоской вспомнила про Марти Доннахью, который понятия не имеет, куда делась его подопечная. Он-то должен был знать, что делать с таким вот персонажами.

Очень хотелось сесть. Не то чтобы её смущала необходимость сидеть на траве, но Анна представила, как будет смотреть со своего возвышения на неё этот красавец, и осталась стоять. Арфа смолкла. Игравшая на ней девушка обняла инструмент тонкими руками. В наступившей тишине голос Ясеня стал глубже и печальнее: